Т. Гедберг - Варрава

Торжество цезаря-артиста было полное и желать ему больше не оставалось ничего; цель его была достигнута: достоинство цезаря отступило на задний план перед искусством гистриона — и чернь, и народ, и отцы-сенаторы, проявляя редкое между собою согласие, рукоплескали единодушно публичному гаерству своего божества, получившему в глазах римлян священный характер, и потешные зрелища, в которых главным действующим лицом являлся сам император, возведены были отныне на степень важных государственных дел. Перестала существовать империя в настоящем значении слова, а было только одно всемирное позорище, на котором в качестве зрителей присутствовали народы и племена всего образованного мира, не спуская глаз с цезаря-артиста и готовые рукоплескать каждому звуку его божественного голоса.

Совершенно успокоенный со стороны тех опасений, которые были вызваны в нем тревожными сообщениями Гелия, Нерон с этих пор весь отдался исключительно только одним заботам о развитии и сбережении своего дивного голоса, — оберегая его, он дошел до того, что все свои приказания преторианцам, также как и сообщения о своих намерениях и планах в собрании отцов-сенаторов, стал делать не иначе, как письменно. Кроме того, он приставил теперь к своей особе особое должностное лицо, прозванное им фонаском, обязанности которого заключались в том, чтобы, находясь безотлучно при императоре, следить за тем, чтобы цезарь надлежащим образом берег свое горло, повязывал бы шею и не забывал бы прикрывать рот платком.

Однако ж, этому триумфу цезаря-китареда, — триумфу, не имевшему ничего себе подобного на страницах римской летописи и вызвавшему столько громких восторгов среди народа, павшего в своем разврате до утраты простого чувства благопристойности, — суждено было быть последним торжеством Нерона. Терпение и Бога и человека было одинаково исчерпано, и грянул гром.

Впрочем, не Рим грозил цезарю бедою: едва окрепшее в отсутствие Нерона негодование римлян быстро рассеялось с его прибытием. Обветшалый и давно заеденный развратом Рим, сделавшись нравственным банкротом, потерял всякую способность к какому-либо энергическому благому начинанию и мог служить теперь разве только отголоском посторонних движений в пределах империи. Первый удар должен был последовать из Галлии — западного края того обширного пространства, которое обнимала собою римская провинция, состоявшая из множества подвластных ему земель, лежавших от Рима и к востоку, и к северу, и к западу. Уже давно до слуха западных подданных Нерона дошла стоустая молва о тех или других славных подвигах цезаря-гистриона, а также и о последнем его позорном триумфе, являвшем собою как бы пародию на трехвековое славное прошлое римлян; над чем так беззаботно смеялся римлянин, что было для него лишь потехою, то в провинциалах пробуждало изрядное негодование и нравственное смущение, которые, постепенно накопляясь и зрея, не могли при первом же толчке не выразиться открытым энергичным протестом. В данном случае толчок был дан самим правителем края, смелым и энергичным галлом, по имени Юлий Виндекс, неустрашимой отважности которого удалось, наконец, пробудить империю от позорной и роковой ее спячки.

Потомок очень древнего аквитанского рода, вдобавок еще римский сенатор и правитель края, Виндекс, благодаря своей необычайной храбрости и твердости характера, пользовался во вверенной его управлению провинции большим влиянием не только среди тамошних войск, но и среди граждан. Зондируя настроение подначальных ему легионеров, чтобы узнать, достаточно ли сильна была для задуманного им переворота их ненависть к императору-скомороху и тирану, Виндекс вскоре убедился, что время к восстанию приспело. Однако, зная, что в качестве галла он едва ли мог рассчитывать, чтобы его возвели на императорский престол, он, прежде чем поднять знамя восстания, вступил в тайные переговоры с Гальбою, бывшим в то время правителем в Испании, предложил ему, в случае успеха, занять место Нерона на римском престоле и получил на это согласие Гальбы, после чего, 16-го марта 68 года по Р. X., во всей Галлии по его слову вспыхнуло восстание. Нерон в это время находился в Неаполе, куда уехал, чтобы дать некоторый отдых своему божественному голосу, и где 19-го марта, как раз в годовщину убийства матери, до него дошло известие о вспыхнувшем в подвластной ему провинции восстании.

Идиотское легкомыслие, с каким отнесся Нерон к полученному тревожному известию, изумило не только людей серьезных, но даже и его ближайших друзей-товарищей веселых пиров и кутежей. Он много хохотал при этом, заранее радуясь — говорил он — случаю поживиться грабежом провинции, слывшей одной из самых богатых в его империи. Потом, он очень спокойно отправился в гимназию, где с неподдельным восторгом долго любовался происходившими там в этот день борьбою и играми атлетов. Вечером, пока Нерон возлежал за ужином, пришли вести более тревожного характера, но и тут цезарь продолжал бодриться и только заметил: «Горе бунтовщикам!» Целых восемь дней он не только не трогался с места, но даже не делал никаких распоряжений по этому поводу, и вообще о происшествиях в Галлии хранил самое упорное молчание, притворяясь, будто игнорирует угрожавшую ему опасность, словно надеялся благополучно отделаться от нее. Долгая безнаказанность сделала его фаталистом.

Скоро до Нервна дошли прокламации Виндекса, в которых храбрый галл, говоря о Нероне, называл его не иначе, как Агенобарбом, несчастным певцом, а игру его на гитаре — жалким брянчанием. Затронутый в своем самолюбии артиста, цезарь тут действительно встрепенулся духом и в припадке бешеного негодования написал к сенату особое послание, считая нужным опровергнуть такую чудовищную к нему несправедливость мятежного галла. «Не служит ли такое суждение, — говорил Нерон в этом послании, — лучшим доказательством невежества и полнейшего отсутствия всякого эстетического понимания? Пусть сенат встанет для его защиты. Он очень охотно явился бы и лично, если б его отчасти не беспокоила замечаемая им с некоторых пор слабость горловых органов».

А тем временем известия, приходившие из Галлии, со дня на день становились тревожнее, и гонцы один за другим скакали из Рима в Неаполь. Наконец, Нерон вынужден был покинуть Неаполь и вернуться в свою столицу. А Виндекс успел уже собрать под свое знамя стотысячное войско. Однако, Нерон, по-видимому, все еще не унывал и, прибыв в Рим, вместо того, чтобы созвать сенат и народ, ограничился тем, что пригласил к себе на домашний совет несколько лиц, пользовавшихся тогда его доверенностью, которых после очень непродолжительного совещания весь вечер занимал упражнениями на новоизобретенном музыкальном инструменте, в котором звуки проходили через воду и отличались необычайною мягкостью. «Надеюсь, что со временем и на этом инструменте покажу я свое искусство публике, — сказал он и тут же, как бы вспомнив что-то, прибавил: — Но, конечно, если только Виндекс даст мне на это свое позволение».