Т. Гедберг - Варрава

Голос Юстиции дрожал от волнения.

— Ты понимаешь, Понтий, именно Назорей явился мне, окруженный славой! Потому-то я и послала к тебе слугу с запиской, где сообщала, что Тот, Кого ты должен судить, — Бог, но побоялась, как бы мое послание не попало в чужие руки, и только намекнула о своем видении…

— И так было ясно, что Он — не простой смертный. — хрипло вымолвил Пилат.

Юстиция побледнела, губы ее дрожали.

— Если ты видел сверхъестественную славу Назорея… — прошептала она и запнулась.

Пилат поник головой.

— Если ты все это видел, — продолжила Юстиция, — если ты знал, что Он — Бог, ты должен был сказать это народу!

— Мне бы не поверили, — тихо сказал Пилат. — Все решили бы, что я лишился разума!

— Ну и что? — воскликнула Юстиция пылко. — Что стоит мнение священников и черни в сравнении с истиной! Если бы ты им сказал…

— Меня бы уверяли, что зрение меня обманывает, мысли блуждают… Разве можно убедить толпу в существовании чуда?

— А разве те же самые люди не клянутся, что случались чудеса, в которые трудно поверить? Например, говорят, что Сам Бог передал Моисею десять заповедей…

— Я сделал все, что мог, — виновато возразил Пилат. — Если бы я провозгласил, что видел, меня объявили бы умалишенным, и цезарь отстранил бы меня от правления!

— Зато совесть была бы спокойной, — убежденно заявила Юстиция.

Пилат тяжело вздохнул.

— Я еще не все тебе рассказала, — продолжала Юстиция дрожащим голосом. — Это касается твоей участи…

— Моей участи? — переспросил Пилат. — Какой бы она ни была, нужно искать в себе силы, чтобы перенести ее.

Юстиция схватила обе его руки и судорожно сжала.

— Я знаю, что сил у тебя много, иначе ты не был бы римлянином. Но погибнуть, как Искариот…

Пилат вздрогнул.

— Как Искариот?! — воскликнул он негодующе. — Нет, я не предатель!

— Послушай же! — остановила его Юстиция. — Такая же бледная луна светила мне. Я стояла на безлюдной вершине горы. Внизу был пруд — темный, затхлый, неподвижный. И вдруг я увидела тебя, Понтий. Ты витал, как дух, и казался утомленным, старым. Я позвала тебя, и ты подошел так близко, что я хотела тебя обнять, но не успела. С криком «Иисус Назорей, Сын Божий, помилуй меня!» ты бросился вниз, в этот холодный омут, который поглотил тебя, как могила! Ужас охватил меня, и я проснулась со страшным криком!

— А проснувшись, тотчас же послала слугу с запиской? — ласково сказал Пилат.

— Тебя не беспокоит мой сон? — спросила Юстиция, склонив голову на плечо мужа.

Он заставил себя улыбнуться.

— Только потому, что я вижу твое беспокойство. Посмотри, как хороша луна! Эта чудная серебристая ночь как раз кстати для спокойного сна Назорея!

Юстиция встрепенулась.

— Ты думаешь, что Он только спит?

Пилат крепче обнял ее.

— Тише, тише, успокойся. Не будем говорить об этом. Будем молчать, будем жить и думать, что во всей вселенной нет ничего важнее нас самих. Нас примут за здравых людей, а о Распятом Сыне Божием можно и не вспоминать…

В ту же самую ночь перед великолепным серебряным зеркалом сидела Юдифь Искариот. Откинувшись на резную спинку стула, она лениво заложила свои белые, точеные руки за голову и любовалась собой. Тонкое гладкое платье из виссона плотно облегало ее тело, подчеркивая мягкие линии. Золотистые волосы вились густыми волнами вокруг плеч. Темные глаза искрились то радостью, то презрением.

— Какие хлипкие эти мужчины, — сказала она вполголоса. — Даже сильный Варавва раскис, когда казнили этого проклятого Назорея! А Каиафа! Его чуть не хватил удар, когда он узнал, что завеса в святилище храма лопнула!

Юдифь рассмеялась, и губы ее сложились в такую очаровательную улыбку, что она подвинулась ближе к зеркалу — получше ее рассмотреть и запомнить.

— Нет ничего удивительного в том, что все в меня влюблены, — говорила тщеславная красавица. — С такой улыбкой я могу заставить кого угодно сделать, что захочу. Каиафа — мудрый, могущественный человек, а посмотри я на него так, — и она прикрыла глаза, придав своему лицу выражение бесконечной неги, — и он бледнеет, — так, — Юдифь распахнула глаза во всей прелести, — он задыхается от любви… А Варавва?.. Нет, я должна отделаться от Вараввы, хотя в нем есть что-то такое, что мне нравится, дикость, наверное…

Юдифь взяла черепаховый гребень и стала медленно расчесывать свои огненные волосы. Вдруг она нахмурилась.

— Все-таки немало ужаса нагнала на всех эта внезапная тьма. И даже я неспокойна, но это скорее потому, что Иуды до сих пор нет…

Она встала, высокая, стройная. Луна бросила на нее серебристый рассеянный свет, и редкостные камни на ее шее и руках слабо мерцали, как звезды.

— Каиафа сказал народу то, что я ему советовала, — радовалась Юдифь. — Что тьма была вызвана злым волшебством Назорея, одержимого бесами, которые покрыли все густым мраком и разверзли землю.

Она вдруг задумалась.

— Никакой дьявольщины в Человеке из Назарета я не заметила, — призналась она своему отражению. — Но Он красив. Правда, не той красотой, что нравится женщинам. Его красота слишком строгая, бесстрастная. Хотя в Его глазах я видела свет, испугавший меня… Потом эта гроза и мрак…

Она уняла возникшую тревогу и рассмеялась.

— Но все кончено. Назорей умер, и очень хорошо — такие фанатики опасны. Иуда теперь по крайней мере знает, что Тот, Кого он называл своим Учителем, не Бог, а просто человек. Брат скоро смирится с этим и снова будет жить с нами. Как только уляжется его бешенство, он вернется в раскаянии и грусти. Мы с отцом встретим его полным прощением и с радостью, зададим пир и будем счастливы все вместе. Да. Каиафа дал мне благой совет, и со смертью богохульного Назорея Иуда избавлен от чар.

Юдифь открыла окованный бронзой ларчик, вынула горсть драгоценных украшений и, небрежно откидывая одно за другим, выбрала большую шестиконечную звезду из крупных рубинов.

— Ничего, великолепнее этого я не видела, — прошептала она, любуясь игрой драгоценных камней. — Каиафа хорошо сделал, не подарив брошь своей болезненной супруге — бледная кожа дочери Анны не стала бы живее от этого украшения.

Губы надменной красавицы сложились в презрительную улыбку. Она высоко, победно подняла руки.

— Для таких, как я, сотворен мир! Из-за подобных мне власть имущие сходят с ума и как рабы унижаются гордые герои! Мне бы покорить могущественного завоевателя и быть повелительницей всех народов!

Вдруг шум, возникший в доме, привлек внимание Юдифи. Она замерла, прислушиваясь. В дверь постучали, и на пороге показалась рабыня.

— Что случилось? — прошептала Юдифь внезапно пересохшими губами.

Рабыня молчала.

— Иуда? — надежда в голосе Юдифь была перемешана со страхом. — Он вернулся?