Т. Гедберг - Варрава

Мельхиор подался вперед, с любопытством наблюдая за гостем.

— Знаешь ли ты, превосходный Варавва, что такое смерть? — спросил он. — Не нашел ли ты объяснения у тех философов, которых изучал?

— Все знают, что такое смерть, — ответил Варавва грустно. — Сердце останавливается, дыхание прекращается, свет меркнет, наступает безмолвие, и конец…

— Нет, не конец, а начало, — торжественно сказал Мельхиор, вставая с кресла. Глаза его загорелись восторгом. — Это все — предвестники рождения, а не смерти. Темнота и безмолвие, говоришь ты? Нет! Ослепительный свет и чарующая музыка — чудный хор ангельских голосов, удивительные мелодии нежных арф. И неземные эти голоса спрашивают душу, только что покинувшую землю: «Что несешь ты с собой? Какое послание? Прибавил ли ты тому миру хоть частицу счастья, мудрости, красоты?» А над всеми этими голосами возвысится голос Господа: «Душа человека, что совершила ты на земле?» И на этот великий вопрос нужно дать правдивый ответ — ложью никому не отделаться.

— Это вера Египта? — робко спросил Варавва.

Мельхиор посмотрел на него несколько свысока.

— Это истина, — ответил он. — Всемирная истина, для подтверждения которой родился Назорей. Но мир не готов принять истину. Да и как он может быть готов, если весь строй этой жизни основан на лжи.

Немного помолчав и справившись с охватившим его волнением, Мельхиор вернулся к своей обычной иронической манере.

— Почтенный Варавва, ты, как и весь мир, невежествен, хотя изучал философию. Ты — комок плоти, не очищенной духовным огнем. Если бы я сказал, что Назорей умер только для того, чтобы доказать несостоятельность смерти, ты был бы страшно озадачен. Но ты сейчас думаешь о другом — о том, что не можешь жениться на своей Юдифи.

— Я теперь не женился бы на ней… — признался Варавва.

— Да? Ты скорей бы убил Каиафу?

Варавва вздрогнул. Темные брови его сдвинулись, глаза почти исчезли под низко нависшими веками.

— Мои руки уже обагрены кровью, — пробормотал он. — Я убил неповинного человека. Он был как голубь в сравнении с мерзким священником, исполняющим свои злые намерения с хитростью и изворотливостью змеи… Но все-таки с тех пор, как я увидел Назорея…

— Какое влияние оказал на тебя Назорей? — испытующе спросил Мельхиор. — Измученный человек, как ты Его назвал, Которого можно только пожалеть, а потом и забыть?

— С тех пор, как я увидел Его лицо, я не могу отнять у человека жизнь, — ответил Варавва тихо.

Оба долго молчали. Наконец Варавва сказал:

— Я должен пойти к Юдифи. Хотя мои и ее грехи воздвигли между нами неодолимую преграду, я бесконечно люблю ее и меня беспокоит ее состояние. Как тяжко восприняла она смерть брата…

— Да, мертвый Иуда — предостережение всему миру, — отозвался Мельхиор. — Но он поступил так, движимый угрызениями совести и раскаянием, а на искреннее раскаяние у Бога один ответ: милость и прощение.

— Ты думаешь, грех Иуды будет прощен? — с надеждой воскликнул Варавва.

— Только не миром, который и подтолкнул его к предательству, — сказал Мельхиор с горечью. — Мир преследует людей и безжалостно доводит их до отчаяния. Но Божия любовь безгранична и неизменна, и даже душа Иуды может найти прибежище в этой великой Любви.

Слезы заблестели в глазах Вараввы.

— Твои слова утешили меня, — сказал он, стыдясь своей слабости. — Я всегда думал, что Всевышний это прежде всего Бог мести…

Вдруг Варавва принял решение.

— Я должен пойти к могиле Назорея.

— Зачем? Что тебе там делать?

— Не знаю, — ответил Варавва. — Меня тянет туда. Все, что я слышал о Назорее, очень загадочно. Даже тайна Его рождения… Как можно поверить, что Его мать — дева? Мой разум не может вместить этого…

— Вот вся твоя суть! — сердито сказал Мельхиор. — Если следовать твоей логике и не признавать все, чего не понимает человек, тогда надо отвергнуть всю гигантскую и непостижимую деятельность вселенной!.. «Где был ты, — спросил Бог Иова, — когда Я положил основание миру? Разве ты приказал быть утру?» Увы, глубокомыслящий, разумный Варавва, если ты хочешь понять все тайны Божественной Воли, тебе придется пройти через бесконечное удивление, нескончаемый поиск смысла всего сущего, и все же в конце концов ты не поймешь таинственной загадки. Постигаешь ли ты, как свет проникает в почву и помогает зерну расплодиться стократ, или как, воплощаясь в каплю воды или пылинку, свет превращает их в алмазы, достойные царей? Ты не можешь понять обыкновенных проявлений живой природы, а природа — это только материальное выражение мысли Бога. Как же ты можешь постичь внутреннюю работу Его Духа? Если Богу угодно, Он имеет власть сотворить мир или вдохнуть живую силу Своего Божества в непорочную Деву для того, чтобы она родила Богочеловека. Ты говоришь про тайны и чудеса… Ты и сам чудо, ты живешь чудом, весь мир — чудо… Следуй по своему пути, человек, ищи истины собственным способом, но если ты ее не достигнешь, не вини истину, которая все-таки существует, — вини свой убогий разум…

Варавва стоял пораженный смыслом сказанного.

— Как бы я хотел поверить в такого Бога! — сказал он тихо. — В Бога, Который действительно нас любит и Которого мы могли бы любить.

Подчиняясь внезапному порыву, он подошел к Мельхиору и обнял его.

— Я не знаю, кто ты, — сказал он, — но твои слова смелы, ко мне ты более чем великодушен. Располагай мной в любом деле.

Мельхиор дружески улыбнулся.

— Я не нуждаюсь в помощниках. Я сам себе служу уже много лет и не находил более верного и преданного наперсника… Все же, чтобы удовлетворить твою щепетильность, я принимаю твое предложение.

Облегчение, граничащее с радостью, отразилось на темном лице Вараввы.

— Благодарю тебя, — сказал он просто. — Могу ли я что-нибудь сделать для тебя в городе?

— Ты можешь принести мне вести, — ответил Мельхиор и продолжал загадочно: — Скоро случится нечто очень важное… Но если ты пойдешь к могиле Назорея, не затевай ссоры со стражей, чтобы тебя не обвинили в намерении украсть Тело Распятого. Священники трясутся от страха, ибо Назорей поклялся, что на третий день, то есть завтра, запомни — завтра, Он воскреснет!

Варавва воскликнул:

— Ты повторяешь безумное предположение Воскреснуть, восстать из могилы? Невозможно!

Мельхиор сказал убежденно:

— Если смерть — уничтожение, тогда это невозможно. Но если смерть — продолжение жизни, то это свершится!

Слова Мельхиора еще звучали в ушах, когда Варавва шел по улице, стараясь сосредоточиться. Но это ему не удавалось. В голове был какой-то туман, и он не мог дать себе отчета во всем, что произошло с ним в последнее время. Целая вечность, казалось, прошла с того утра, когда его освободили, а Назорея приговорили к смертной казни. Он безумно верил Юдифи Искариот и любил ее, как любят только раз в жизни. Теперь он знал ее порочность и лживость и хотя все еще любил, но этой любви, скорее страсти, он смутно стыдился. Вор, убийца чего-то стыдился? С каких это пор? Как увидел Назорея… Это было странно. Варавва напрягал всю свою волю, стараясь понять, каким волшебством обладал Человек, близость Которого, несмотря на то что Его распяли и Он умер, все еще ощущалась. Таинственная близость, от которой всякий грех становился ненавистным, противным.