Гюстав Флобер - Зороастр

Но вот пришли еще мужчины и женщины и сообщили, пока другие растаскивали все оставшееся в доме исчезнувшего Нуна, что и в соседних жилищах нашлись только мяукавшие кошки, брошенные хозяевами, убитый скот и разломанные орудия. Наконец разъяренная толпа притащила какого-то еврея с его семьей и полоумную седую женщину, которых они вытащили из соломы. Старуха рассказывала, что ее звали евреи с собою и говорили:

— Смотри, Мегела, беги скорее за нами.

Но она не могла поспеть за ними, потому что у ней были очень слабы ноги и даже не было обуви.

Мужчина же — был безобразный еврей, к которому даже его единоплеменники не питали никакого сострадания; он уверял — то униженно, то со свойственным ему нахальством, что не имеет ничего общего с ложными верованиями евреев, во имя которых обманщик Моисей увлек народ на верную гибель и, вместе с женой и ребенком, всегда держал сторону египтян.

На самом же деле это был ростовщик, которого знали многие; в то время, как его единоплеменники брались за посох, он спрятался, желая продолжать свое постыдное ремесло, чтобы не потерпеть убытков.

Некоторые из его должников находились также в толпе народа, но хотя бы их там и не было, то с ним все же покончили бы, так как он был первый, на котором разъяренная толпа могла доказать, что ее месть не шутка. С диким криком бросилась толпа на еврея и скоро на дворе валялись трупы несчастного и его семьи. Никто не знал, кто первый совершил это кровавое дело, так как многие разом бросились на ненавистного ростовщика.

Другие оставшиеся евреи, вытащенные из домов и хижин, подверглись той же участи; наконец, некоторые принялись разрушать дома евреев, желая стереть с лица земли жилища ненавистных им людей.

Иные женщины вздумали было носить горящие уголья, думая поджечь оставленные дома, но более благоразумные тушили их и этим отстранили опасность, потому что пожар мог бы истребить не только одни соседние с еврейскими жилищами дома, но и весь город Танис.

Таким образом дома были пощажены от пламени; когда же солнце поднялось выше, то места, занимаемые разрушенными жилищами выселившегося народа, были охвачены густыми облаками белой пыли и там, где еще накануне тысячи людей имели уютный домашний очаг и где большие стада утоляли жажду в водопойнях, валялись теперь камни, обломки бревен и балок. Кошки и разные собаки бродили вокруг развалин, а к ним присоединились женщины и дети из нищенских хижин у ближнего кладбища, чтобы, закрыв от пыли рукою рот, поискать съестных припасов или домашней утвари, забытых впопыхах евреями и уцелевших от рук грабителей.

После полудня, Бай, второй пророк Бога Амон-Ра, был принесен на носилках к разрушенным жилищам. Он явился не для того, чтобы насладиться картиною разрушения, а остановился на ближайшей дороге, ведущей из кладбища в город; но все же на его серьезном лице появилась довольная улыбка, когда он увидел, что народ хорошо выполнил свою работу; ему не удалось видеть смерти своих врагов, но он не жалел об этом, ибо ненависть, ненасытная порою, иногда довольствуется и немногим. Малейший вред, нанесенный врагам, радовал второго пророка Амон-Ра. Он только что вернулся от печального фараона и хотя ему не удалось окончательно изгладить впечатление, произведенное на властелина Египта волшебником Мезу, но все же он несколько ослабил его.

Были слова, которые самолюбивый, энергичный человек никак не мог забыть и, несмотря на то, что не имел привычки говорить сам с собою, беспрестанно повторял их вслух, когда стал размышлять о всем случившемся. Эти слова были: «Благослови меня!»

Фараон сам обратился с подобною просьбою к другому и этот другой был не верховный жрец Ри и не он сам, второй пророк, которые одни имели право благословлять фараона; властелин Египта сказал это ненавистнейшему из ненавистных людей, чужестранцу, еврею Мезу, которого он, Бай, ненавидел так, как еще никого на земле.

— Итак, благослови и меня! — Это благочестивое обращение, вылившееся из наполненной страхом души человека, было для Бая острым мечом, поразившем его сердце. Ему казалось, что фараон этими словами оскорбил не только жрецов, но и народ.

Конечно, он знал, что Моисей принадлежал к мудрейшим из людей, вышедших из египетских школ, знал также, что фараон находился под влиянием этого человека, выросшего в царском дворце и бывшего другом покойного отца фараона, великого Рамзеса. Но все же, чем мог быть для фараона этот еврей, что властелин Египта, у смертного одра своего сына, простирал к Мезу руки, взывая:

— Благослови меня!

Все это жрец перебрал в своем уме, зрело обсудил, и все же не хотел и не мог уступить чужеземцу.

Приготовить гибель ему и его народу он считал одною из своих самых священных обязанностей и, чтобы привести это в исполнение, он не постыдился бы даже поднять руку на царя, ибо, по его мнению, фараон Менефта своими незаконными словами: — «Благослови и меня»! потерял право на власть.

Он, Бай, и верховный жрец бога Амона держали в своих руках счастие и злополучие души умершего мальчика, и это оружие было остро и сильно, а он знал хорошо слабое сердце царя. Выше Бая стоял один только верховный жрец, а тот, по своей старости и слабости, не пойдет против него и тогда ему удастся принудить фараона к уступке.

В это время над головою пророка взвилась пара воронов и с карканьем опустилась на развалины одного из разрушенных домов. Невольно посмотрел он вслед хищным птицам и увидел цель их прилета — труп обезображенного еврея, покрытый пылью. Тогда опять на его умном лице появилась улыбка, значение которой не могли разгадать окружавшие его носилки жрецы низшего разряда.

Начальник стрелков, Горнехт, находился также в числе спутников пророка. Он был в хороших отношениях с Баем и стоял во главе знатных вельмож, желавших низвержения фараона.

Когда они приблизились к разрушенному дому Нуна, пророк указал начальнику стрелков на развалины и сказал:

— Если бы он остался здесь, то это был бы единственный еврей, заслуживающий пощады. Он был хороший человек, а его сын Осия…

— Осия прекрасный человек, — прервал его Горнехт, — в войске фараона мало найдется таких людей, как он, и — прибавил тихо, понижая голос до шепота, — я рассчитываю на него, когда настанет день окончательного решения.

— Я обязан ему спасением жизни, — сказал пророк. Во время ливийской войны я попал в руки врагов и Осия со своим небольшим отрядом освободил меня. Затем он понизил голос и продолжал поучительным тоном, как бы в оправдание всего случившегося: — Так всегда бывает! Если какой-нибудь народ заслуживает наказания, то, вместе с ним, страдают и невиновные. В подобных случаях сами боги не отделяют их от большинства и даже над невинными животными разражаются бедствия. Посмотри на стаи голубей над развалинами: они напрасно ищут пищи. — Ах, а там еще кошка с котятами! Поди, Беки, и принеси их сюда! Это наша обязанность предохранять священных животных от голодной смерти.