Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы

На другой день мой брат исчез из жизни людей стойбища. Он пропал незаметно, как вещь, небрежно привязанная к поясу.

С того мгновения, когда мудрому Ябто пришла мысль выжечь голодом строптивость приемного сына, прошло множество дней.

Сухая осень исчезла в один миг.

Ночью, когда Лар обгладывал последние остатки мяса на большой кости, которую, уже не таясь, принесла Женщина Поцелуй, внезапно затрясся чум — это злой предзимний ветер ворвался в тайгу.

Ветер выл и швырял тяжелый снег огромными горстями. Снег проникал в чум через дымовое отверстие, засыпал очаг, а вслед за ним тем же путем вполз холод и набросился на Лара.

Он забрался под шкуры, дрожал и, согревшись дрожью, уснул.

Утро приготовило ему путь.

Он еще не проснулся, когда в чум вошел Ябто, не сказав ни слова, схватил железными руками за малицу — у ворота и внизу — и выбросил наружу. Лар пришел в себя, ударившись лицом об жесткий снег. Он долго не был на воле, от первого глотка холодного воздуха закружилась голова, бесчисленные и неразличимые звуки, обитавшие на отрытом просторе, роем хлынули в уши. Ему казалось, что он долго лежал на снегу — на самом деле всего лишь мгновение. Ябто взял его за шиворот и рывком поставил на ноги.

— Идти можешь?

И Лар пошел, удивляясь самому себе, — прежняя слабость в коленях исчезла. Ябто держал его за рукав и сам направлял на нужный путь. Ветер утих, щедро засыпав землю снегом. Никто из людей не вышел им навстречу. Стойбище будто вымерло.

Ябто приказал людям сидеть в жилище и не показывать носа. Все они гадали о судьбе Ерша.

Широкий человек сам открыл ее в последний вечер.

— Завтра повезу Лара жениться. Я знаю одну семью.

Было молчание.

— А калым? — наконец робко спросила жена широкого человека.

— Отработает. Года за три, если не сбежит.

— А что за семья? — поинтересовалась Ума — любопытство пересиливало страх.

Помолчав, Ябто произнес значительно:

— Семья с другого берега реки.

Я увидел, как Ябтонга опустил лицо — он прятал улыбку, которую не мог сдержать.

Этими немногими словами и улыбкой люди стойбища расстались с Ларом.

Казалось, Ябто поступал неразумно, задумав идти чрез реку, не дождавшись льда. Но как готовят вяленое мясо, так он готовил Лара к этому путешествию, которое обдумывал долго и не без удовольствия. Ради этого он был готов перейти реку вброд — Ябто знал это место — по пояс в жгучей воде, перемешанной со снегом, перейти вместе с гружеными оленями и Ларом, которого широкий человек так же считал поклажей.

Ябто пристально глядел на Лара — тот дрожал от холода и глядел куда-то в сторону.

— Что мне с тобой делать? — спросил то ли его, то ли себя широкий человек. — Дашь тебе пожрать — сбежишь, не дашь — свалишься с оленя…

— Я не сбегу, — сказал Лар.

— Тогда садись.

Приемыш медлил. Теперь он глядел не в сторону, а прямо на человека, который был ему отцом, и на мгновение сквозь голодную муть Ябто успел различить в этом взгляде прежнего Ерша.

— Дай поесть…

— Садись на оленя. Еду получишь, как переправимся через реку. — Ябто усмехнулся и добавил: — Сразу. Большой кусок.

Лар выдохнул досаду и полез на спину старого белолобого быка. Забравшись, он понял, что стал выше, хоть и совсем немного, ибо олень невеликий зверь. Он обернулся и в последний раз посмотрел на стойбище, покачнулся и закрыл лицо рукой, будто его мутило, — то к лицу подкатила тупая бесслезная тоска.

Лар понимал, что покидает стойбище не просто так. Но другого дома он не знал, и люди, жившие здесь, были для Ерша всем человеческим родом. И теперь, голодный и смирный, он покидает дом в одиночестве, исчезает, как несчастный охотник, нечаянно угодивший в болото в глубине тайги.

Подъехал Ябто, взял оленя за рог и потянул за собой. Когда малый аргиш сделал несколько шагов в сторону речного берега, Ёрш закричал:

— Вэнга! Вэнга-заморыш! Брат…

Ябто молча осадил своего быка. Подойдя к Лару, он стащил его на землю и ударил коленом в живот. Затем положил обмякшее тело на оленью спину и, взяв упряжь, сел верхом, осмотрелся и свистнул. Из-за чумов вылетел пятнистый остроухий пес — сынок той чернявой суки, которая пятнадцать лет назад нашла двух мальчиков неподалеку от мертвого стойбища людей неведомого народа.

Аргиш тронулся.

В чуме молчали. Первым заговорил Ябтонга — в отсутствие отца он счел себя главным мужчиной.

— Лар звал тебя, — сказал он мне. — Чего не ответил? Оглох? Может, ты больше не Собачье Ухо?

Я молчал, уставившись в пустоту.

— Обиделся на заморыша?

Ябтонга встал, подошел к выходу и приоткрыл полог — отец разрешил выходить из чума, когда не останется даже малого звука уходящего аргиша.

— Сегодня много дел и все на нас, — важно сказал он матери и брату. И добавил, обращаясь только ко мне:

— Выходи, не бойся. Думаешь, Лара нет, так буду обижать тебя?

Я встал и вышел.

Я понимал, что, так же как и Лар, переступил порог другой жизни. Меня разрывали мысли, едва понятные мне самому, воспоминания и звуки, и вся душа была как лес, гудящий оводами и гнусом.

Достоинством Лара была неслыханная дерзость.

Моим достоинством был слух, помогавший слышать птиц за полдня пути. В стойбище уже забыли об этом чуде, увиденном много лет назад. Но слух не исчез. Как и всякий дар богов, вселившийся в человека, он обладал собственной волей. Он ловил далекие исчезающие звуки, которые казались мне совсем ненужными: свист крыла птицы, упавшей за дальней скалой, треск растущего корня, распирающего каменистую землю, чьи-то вздохи, плачь людей, о которых я не знал. Но мало, очень мало слов доходило до меня, а мне так хотелось знать, о чем говорят вокруг, особенно когда мой разум начал постигать то, что происходит или может происходить меж людьми.

Бывало, я слышал, как бахвалится Ябтонга, — вместе с Явире-Блестящим они уходили в лес и говорили о своей будущей счастливой жизни, о которой не решались говорить в чуме, боясь Лара. Но чуда здесь не было, я слышал это не как Собачье Ухо, а как всякий подслушивающий человек.

Когда я начал сомневаться в своем прошлом, я, не имея смелости спросить о нем, надеялся на помощь моего дара. Но люди, знавшие правду, не говорили о ней даже сами с собой. Ябто носил мысли в себе, никому их не доверяя, мать утонула в страхе и забыла не только о словах, но и о том, как любила кричать, а Кукла Человека жил, не видя особой надобности открывать рот.

Но однажды вошедшее в меня чудо показало свою волю странным образом: я услышал, как думают люди. Это было какое-то непонятное гудение, или тонкий слабый свист — разобрать эти звуки, понять их смысл было невозможно. Но слух мог обнимать звук, как вещь, он чувствовал в нем тяжесть камня, остроту железа, легкость выпотрошенной клестом шишки. И в последние дни, когда судьба Ерша катилась вниз, звук стал тяжел, страшен, невыносим.