Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы

Но города бывают разные. Какой-то сдастся быстро — как тот первый, и несколько стоящих за ним, — и уцелевшую толпу можно гнать дальше, пополняя в пути людской запас.

Есть города прожорливые, — таков был Отрар. После него от хашара осталась лишь горстка.

Но есть города ненасытные и к такому городу лежал наш путь.

Рассказывая о Самарканде, я говорю обо всех городах, которые видел издалека, когда загружал камнями повозку, или сквозь щели деревянного укрытия, когда шел к стене. Там исполнилась вся участь наша — песчинок песчаной бури.

Самарканду предшествовал другой великий город — Бухара.

Мы подошли к нему в начале слякотной весны.

Малодушием своим Бухара спасла многих из нас.

Чем дальше уходили мы на юг, тем больше становилось корма для войны. Скопления жилищ с одинаковыми, плоскими крышами встречались все чаще. Мужчины с бородами на узких темных лицах вливались в поток несущих на себе дерево и камни.

Поток постоянно менялся, поэтому ни одного лица я так и не запомнил, даже из тех, что были рядом со мной.

Войско выстроилось вдоль стен Бухары, а хашар принялся засыпать ров. Начальники десятков плетьми торопили людей, но вскоре умерили усердие — со стен нас почти не тревожили.

Так простояло войско два дня (и, кажется, не пустив ни стрелы, ни камня), а на третий открылись ворота, из которых начали выходить люди. Их встречали монголы и уводили куда-то, чтобы заняться своим привычным и главным делом — делить на десятки, на бесполезных и нужных, подлежащих смерти и жизни. Одни ворота выпускали людей, другие поглощали всадников, и скоро войска вокруг рва почти не осталось.

После того, как монголы заполнили Бухару, мы простояли у ее стен еще несколько дней. С возвышенности я видел в глубине города башню, над вершиной которой клубился дым, а в дыму метались тела — то были немногие из людей этого города, не захотевшие, положив оружие, выходить со всеми из ворот и быть разделенными на числа. Они заперлись в башне, и башня готовилась сожрать тот хашар, от которого отказались смирные стены. Я — да и, наверное, многие из хашарчи — ждали, когда нас погонят через ворота в глубь города. Но этого не случилось — вместо пленников, взятых ранее, монголы бросили на башню сдавшихся бухарцев. И в том была разумность хозяев этого мира, знавших, что хашар всегда молится о малодушии защищающих города, и совсем хорошо, если молится на том же языке, что и воины на стенах.

Еще стоял дым над башней, когда нас подняли и повели дальше. Войско шло по обоим берегам реки, бурлившей весенней радостью. Раннее тепло разливалось по небу и земле, покрытой цветами, первой зеленью и нескончаемой чредой селений. Помню, я рассказывал Йехе о невиданных вещах, о том, что стойбищ здесь так много и стоят они так близко, что из одного можно докричаться до другого; что люди здесь зачем-то ковыряют землю палками, отчего она становится похожей на уродливое, нечистое лицо; что деревья здесь одинаковые, невысокие и растут ровными рядами, будто рождаются не от семян, падающих с ветвей, а по чьей-то иной воле; что леса здесь совсем нет, и непонятно, где живут звери и его любимые муравьи.

— Здесь другие муравьи, — мрачно сказал Йеха.

Хашар шел впереди войска. Так было заведено — пленные должны поглотить первый удар врага, решившегося напасть на монголов в открытом поле. Но такие безумцы к тому времени, наверное, уже вывелись на земле, и потому шли мы до самого холма, на котором стоял этот город, не чувствуя близкой гибели.

Начальник десятка дал Йехе длинную палку с черной материей — то было подобие знамени. Сын тунгуса стоял во главе строя новых рабов, самый высокий из которых едва доходил ему до плеча. Меня спрятали за спиной Йехи. Начальник время от времени заглядывал вперед и что-то кричал.

Перед нами возвышался Самарканд.

Когда мы шли к нему, я смотрел вперед, на расцветающую землю, и не мог видеть, как отряды за нашими спинами, подобно остяцкому скребку крепкого железа, счищают с земли все, что существовало на ней. Наверное, это был самая обильная осадная толпа, которую доводилось собирать хозяевам мира.

Люди несли на себе, везли в повозках обломки своих жилищ. На подходах к городу им приказали бросить ношу, лечь на землю и ждать темноты. Ночью весь хашар подняли и выстроили ровными рядами на значительном отдалении, чтобы с рассветом стоящие на стенах увидели неисчислимое воинство и убоялись.

В строю, за спиной Йехи, я был почти незаметен для начальника. Я обернулся и увидел толпу, затопившую долину, посреди которой островами возвышались осадные машины, юрты на колесах, верблюды и волы. Одним — пологим — берегом застывшего потока были бревна, камни и обломки жилищ, собранные по пути, другим — обрывистым — тумены, серые, непроницаемые, как скалы. Казалось, весь тихий мир согнан сюда.

Завороженный зрелищем, я пропустил сигнал, — увидел только, как люди из потока, погоняемые плетьми, начали хватать бревна и камни, а строй рабов, изображавший войско, расступился, чтобы пропустить идущих. Меня едва не затоптали.

Только издали это скопление людей казалось потоком. На самом деле, так же, как мы, воины для обмана, люди в нем были разделены на отряды. Откуда-то возникли знамена и большие деревянные щиты. Хашар, стоявший за нашими спинами, шел к стенам не толпой, а отдельными десятками, с монголом во главе, только вместо оружия нес на себе то, чем надлежало засыпать ров. Мы, стоявшие впереди всех, шли последними. Йеха тащил по бревну в каждой руке, я — большой камень.

Издалека ров казался тихой речкой, в которой отражается солнце. Еще меньшим его делала близость огромной стены, вершины которой были сплошь покрыты воинами. Скоро мы узнали, как бьют их луки.

Ров был еще далек, когда со стен полетели темные стаи, и весь хашар встал. Над толпой мелькали плети.

Когда мы снова двинулись вперед, стало видно, что из первых отрядов достигали рва лишь немногие, — они бегом возвращались за новой ношей. Идущие следом обходили тела, стволы и камни, но скоро их стало так много, что начальники монголов поняли — большую часть груза толпа несет попусту. Они стали возвращать тех, кого пощадили стрелы, и заставляли подбирать брошенное. Большие щиты прикрывали только командиров, о прежнем строе было забыто. У края рва образовалось людское месиво, ставшее легкой добычей, почти забавой для стрелков на стенах.

Стрелки потрясали оружием, когда весь уцелевший хашар, отхлынув от рва, побежал в сторону неподвижных туменов, и монголы не останавливали бегство саблями, а наоборот — гнали бегущих подальше от гибельных стай.

Монголы приказали отступить не из желания пощадить нас, а по своей вере, что смерть всякого человека — от нойона до раба — должна быть разумной и полезной.