Николай Рерих - О Вечном…

— Не вижу границы моей, — сказал царь.

Возвратился царь духом возвеличенный. Он наполнил землю свою решениями самыми мудрыми.

Должен Он придти — Властитель ночи. И невозможно спать в юрте на мягких шкурах.

Встает Дакша, и встают девушки. И засвечивают огонь. Ах, томительно ждать. Мы его призовем. Вызовем. Огонь желтый, и юрта золотая, и блестит медь. Начинается колдовство. Пусть войдет Он, желанный. Придет ведунья. И зажжет травы. И вспыхнет зеленый огонь. Надежда!

И ожидание. Но молчат тени, и нейдет Он. Ах, бессильны добрые слова. Пусть войдет та, злая. И бросит красные травы. И заволочет туманом стены. И вызовет образы. И духи возникнут. Кружитесь. И летите в пляске.

И обнажитесь. Откройтесь. И мы удержим образы возникшие. И сильнее образы, и багровее пламя. Ах, приди и останься. И потянулась и обняла пустое пространство. Не помогло красное пламя. А вы все уйдите. И оставьте меня. Здесь душно. Пусть тухнет огонь. Поднимите намет. Допустите воздух сюда.

И вошла ночь. И открыли намет. И вот она стоит на коленях. Ушел приказ. Ушло волхование. И тогда пришел Он, властитель. Отступила Дакша. Замирая. И опустилась. Он уже здесь. Все стало просто. Ах, так проста ночь. И проста звезда утра. И дал Он власть. Дал силу. И ушел. Растаял.

Все просто.

1918 г.

Пути Геннадия и Прокла разошлись.

Когда пришло время им избрать место паствы своей, Геннадий ушел в пустынный скит, а Прокл остался во граде.

Возрастил Геннадий тишайший скит. Начал Прокл борьбу за церковь. Геннадий и Прокл совершали подвиг.

Скоро услышали люди о пустынном ските и узнали путь к дому епископа, где воздвигались соревнования и споры и даже прещения о нечестии.

Пришло время избирать патриарха. Собрались все игумны и епископы. На священном собрании встретились Геннадий и Прокл.

Жалея, обратился Геннадий:

— Что слышу? Ополчаются люди на тебя, Прокл, брат мой. В ревности о храме пренебрег ты человеческим. Непонятен людям труд твой, и непосилен ты им, Прокл. Во дерзновении о славе храма, неужели не слышишь гласов ненавистных и боящихся. Из уединения страшна мне борьба твоя. Боюсь, не ожесточится ли сердце твое? Уничтожающие, не посеют ли в тебе вражду злобную?

Радостно сказал Прокл:

— Блажен ты, Господи, поелику дал мне быть ненавидимым и спас от горчайшего греха ненавидящим стать. Ненавидящих нас, Владыко, прости. В любовь претворима дерзость. И преходяща злоба. Геннадий, любимый, близки пути наши.

И пошли пастыри избрать патриарха достойнейшего. И из них избрали патриарха епископы.

1916 г.

Мы не знаем. Но они знают.

Камни знают. Даже знают

деревья. И помнят.

Помнят, кто назвал горы

и реки. Кто сложил бывшие

города. Кто имя дал

незапамятным странам.

Неведомые нам слова.

Все они полны смысла.

Все полно подвигов. Везде

герои прошли. "Знать" -

сладкое слово. "Помнить" -

страшное слово. Знать и

помнить. Помнить и знать.

Значит — верить.

Летали воздушные корабли.

Лился жидкий огонь. Сверкала

искра жизни и смерти.

Силою духа возносились

каменные глыбы. Ковался

чудесный клинок. Берегли

письмена мудрые тайны.

И вновь явно все. Все ново.

Сказка — предание сделалось

жизнью. И мы опять живем.

И опять изменимся. И опять

прикоснемся к земле.

Великое "сегодня" потускнеет

завтра. Но выступят

священные знаки. Тогда,

когда нужно. Их не заметят.

Кто знает? Но они жизнь

построят. Где же

священные знаки?

1915 г.

Нам сказали: "нельзя".

Но мы все же вошли.

Мы подходили к вратам.

Везде слышали слово "нельзя".

Мы хотели знаки увидеть.

Нам сказали "нельзя".

Свет хотели зажечь.

Нам сказали: "нельзя".

"Стражи седые, видавшие,

знавшие! Ошибаетесь, стражи!

Хозяин дозволил узнать.

Видеть хозяин дозволил.

Наверно, он хочет, чтобы

мы знали, чтоб мы видели.

За вратами посланец стоит.

Нам он что-то принес.

Допустите нас, стражи!"

"Нельзя", — нам сказали

и затворили врата.

Но все же много врат

мы прошли. Протеснились.

И "можно" оставалось за нами.

Стражи у врат берегли нас.

И просили. И угрожали.

Остерегали: "Нельзя".

Мы заполнили всюду "нельзя".

Нельзя все. Нельзя обо всем.

Нельзя ко всему.

И позади только "можно".

Но на последних вратах

будет начертано "можно".

Будет за нами "нельзя".

Так велел начертать

Он на последних вратах.

1916 г.

Я знал столько полезных вещей

и теперь все их забыл.

Как обокраденный путник,

как бедняк, потерявший имущество,

я вспоминаю тщетно о богатстве,

которым владел я давно;

вспоминаю неожиданно, не думая,

не зная, когда мелькнет погибшее

знанье. Еще вчера я многое знал,

но в течение ночи все затемнело.

Правда, день был велик.

Была ночь длинна и темна.

Пришло душистое утро.

Было свежо и чудесно.

И, озаренный новым солнцем,

забыл я и лишился того,

что было накоплено мною.

Под лучами нового солнца

знания все растворились.

Я более не умею отличить

врага от друзей.

Я не знаю, когда грозит мне

опасность. Я не знаю, когда

придет ночь. И новое солнце

встретить я не сумею.

Всем этим владел я,

но теперь обеднел.

Обидно, что снова узнаю

нужное не ранее завтра,

а сегодняшний день еще длинен.

Когда придет оно -

завтра?

В толпе нам идти тяжело.

Столько сил и желаний враждебных.

Спустились темные твари

на плечи и лица прохожих.

В сторону выйдем, там,

на пригорке, где столб стоит

древний, мы сядем.

Пойдут себе мимо.

Все порожденья осядут внизу,

а мы подождем.

И если бы весть

о знаках священных возникла,

устремимся и мы.

Если их понесут,

мы встанем и воздадим почитание.

Зорко мы будем смотреть.

Остро слушать мы будем.

Будем мы мочь и желать

и выйдем тогда, когда -

время.

Я нашел наконец пустынника.

Вы знаете, как трудно найти

пустынника здесь на земле.

Просил я его, укажет ли

он путь мой и примет ли

он благосклонно мои труды?

Он долго смотрел и спросил,

что у меня есть самое любимое?

Самое дорогое? Я отвечал:

"Красота". — "Самое любимое

ты должен оставить". — "Кто

заповедал это?" — спросил я.

"Бог", — ответил пустынник.

Пусть накажет меня Бог -

я не оставлю самое прекрасное,

что нас приводит

к Нему.

1920 г.

Путники, сейчас мы проходим

сельской дорогой. Хутора чередуются

полями и рощами. Дети заботятся