Александр Звягинцев - На веки вечные. Свидание с привкусом разлуки

– Госпожа Чехова, я представляю в Германии кинокомпанию «Парамаунт», – развязано и многозначительно сказал мужчина. – Вот доверенности, которые уполномочивают меня на ведение переговоров с вами…

Фрейзер достал какие-то бумаги и помахал ими в воздухе.

– В Голливуде о вас не забыли, госпожа Чехова. «Парамаунт» хотел бы заключить с вами договор на участие в съемках нескольких фильмов…

Чехова была настолько поражена, что даже не смогла сразу что-то ответить. Господи, Голливуд! Сказка, рай на земле… И съемки…

– О чем вы думаете, госпожа Чехова? – с недоумением уставился на нее Фрейзер. – Вы же еще помните, что такое Голливуд? Или бомбежки и русские солдаты отшибли вам память?..

Послушайте, никаких карточек, пайков, голода, поисков приличной одежды… Никаких развалин, оккупантов, патрулей, бандитов… Никакой стрельбы, обысков и угроз… Я слышал, вы собираетесь сколотить здесь какой-то маленький театрик… Зачем он вам?

– Чтобы не умереть с голода.

– Забудьте о голоде! У вас будет все!

– Но здесь у меня родные, друзья, коллеги…

– Бросьте уговаривать себя, – уже раздражаясь, отмахнулся Фрейзер. – Вы же прекрасно понимаете, что не сможете жить в Германии!

– Почему вы так считаете?

– Потому что одни будут вас ненавидеть за личные связи с Гитлером и Геббельсом, другие за шпионаж в пользу русских… Вас будут ненавидеть не только в Германии, а во всей Европе.

– Это все ложь! Ложь! Никакая я не шпионка!

Фрейзер снисходительно усмехнулся:

– Да? Что вы говорите!.. А какая разница! Кто будет в этом разбираться?

Чехова прикрыла глаза. Этот неприятный человек был прав – разбираться никто не будет.

– Послушайте, я еще понимаю ваши колебания насчет кино… Все-таки возраст берет свое, роковых героинь вам уже играть тяжело…

– Это уже хамство! – выпрямилась Чехова.

– Да бросьте! – отмахнулся Фрейзер. – Это всего лишь правда. К тому же английский язык вы подзабыли, и ваш немецкий акцент вряд ли понравится американцам – они теперь всех немцев считают фашистами…

– Зачем же вы предлагаете мне договор?

– Но мы готовы рискнуть, – засмеялся Фрейзер. – Мы, американцы, широкие люди. И знаем, что бизнеса без риска не бывает. Хорошего бизнеса. К тому же у нас есть запасной вариант.

– Вот как. И что же это за вариант?

Фрейзер вполне по-хозяйски прошелся по комнате. Остановился у русских икон, ухмыльнулся.

– В Америке из того, что здесь, в побежденной и раздавленной Германии, доставляет вам одни заботы и неприятности, можно запросто составить приличный капитал и обеспечить себя на всю жизнь… Без проблем, госпожа Чехова! – поднял указательный палец Фрейзер. – Уверяю вас – без всяких проблем…

– Я не понимаю, что вы имеете в виду? – беспомощно сказала она. И тут же страшно разозлилась на себя за эти жалкие интонации. Надо взять себя в руки, в конце концов. Этот тип и так слишком много себе позволяет.

– Мемуары, – щелкнул пальцами Фрейзер. – Ваши мемуары, госпожа Чехова. Студия готова закупить и права на их издание, и права на экранизацию… А это уже серьезные деньги!

– Вы считаете, что мои воспоминания будут так интересны?

– Уверен. Даже если то, что было в действительности, не так захватывающе, чтобы увлечь американского читателя, можно со спокойной совестью упомянуть об интимных контактах с высшими должностными лицами Третьего рейха… Лучше всего с теми, кто уже мертв, чтобы нам не докучали потом назойливыми опровержениями…

– Вы с ума сошли! Ничего подобного я «вспоминать» не собираюсь!

– Ну-ну, не отказывайтесь сразу… К чему такая спешка? И спокойнее, спокойнее. Вам нужно быть рассудительнее… Я ухожу, но скоро вернусь. А вы подумайте. Хорошо подумайте. Тем более, у вас нет другого выхода.

– Почему это?

– Потому что отказа мы не примем, – с вполне очевидной угрозой сказал Фрейзер. – Запомните это.

В Черч-хаусе (Вестминстер) продолжаются заседания Лондонской конференции стран-победительниц, на которой должен был быть разработан Устав Международного военного Трибунала. Трибунал обещает стать грандиозным мировым событием, расследующим небывалый масштаб преступлений. Страницы газет, журналов, кадры кинохроники переполнены документами о преступлениях фашистов. Газеты сообщают, что многотомные свидетельства преступлений вызывают растерянность даже опытных юристов.

И тем не менее, обсуждаемый Устав трибунала предусмотрит процессуальные гарантии подсудимым – в частности право защищаться лично или при помощи адвокатов, давать объяснение, допрашивать свидетелей, обращаться к суду с последним словом…

«Немцам вход запрещен» гласила надпись на немецком языке, небрежно намалеванная белой краской прямо на двери под вывеской «BAR». Молодой мужчина, высокий, светловолосый в скромном гражданском костюме, который был явно с чужого плеча, невольно замедлил шаг и какое-то время смотрел на надпись, словно пытаясь сообразить, где он находится. Он даже оглянулся, словно не веря своим глазам.

Перед ним была обычная улица послевоенного немецкого города, подвергшегося массированным бомбардировкам союзников – развалины, горы кирпичей, несколько случайно уцелевших домов, в одном из которых и расположился бар для оккупационных войск и куда-то бредущие люди, слишком тепло одетые для жаркого летнего дня, с чемоданами и узлами в руках…

У молодого мужчины были светло-серые, почти прозрачные глаза. Многодневная щетина на лице подчеркивала худобу и усталость, но в отличие от бредущих мимо него людей он не выглядел изможденным и тупо безразличным ко всему происходящему.

К бару подкатил военный джип, набитый американскими солдатами, что-то весело галдящими. Вывалившись из машины, солдаты, небрежно отпихнув мужчину, загораживавшего им путь, скрылись в баре. Он опустил голову и двинулся было дальше, но в темной арке дома вдруг увидел совсем юную немку и темнокожего американского сержанта у стены. Девушка деловито поправляла юбку, а американец, ничего и никого не стесняясь, не торопясь, застегивал штаны.

Приведя себя в порядок, сержант с ухмылкой протянул девушке пакет. Та тут же радостно развернула его и обнаружила в нем один чулок. Она недоуменно посмотрела на него, потом робко сказала на ломаном английском:

– Это только один, Джон! Один. А нужно два… Два, – показала она растопыренными пальцами.

– Завтра, – заржал страшно довольный собой американец. – Завтра здесь же мой друг даст тебе второй. И будет два. Но сначала…

Американец наглядно показал, что будет сначала,

– А потом второй чулок… От моего друга. Понятно?