Александр Звягинцев - На веки вечные. И воздастся вам…

Ребров встал, подошел к окну. В зловещих красных отблесках заходящего солнца перед ним громоздились груды камня и искореженного железа. И хотя он уже давно привык к этой картине, на сей раз она показалась ему особенно зловещей и страшной. На подоконнике валялся найденный им накануне в ящике стола бланк отеля с надписью готическим шрифтом, горделиво извещавшей, что Нюрнберг — город «партайтагов», то есть съездов нацистской партии…

Как обычно, ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы заставить себя думать о ситуации с Риббентропом и довоенными протоколами. Потому что война, все, что он увидел и пережил на ней, отодвинуло предвоенную жизнь куда-то так далеко, что с трудом верилось в ее реальность. А тем более — в важность того, что было тогда. Господи, да какая разница, что было тогда, когда все знали, что война неизбежна и только надеялись, что это случится не завтра, а хотя бы немного позже…

Среднюю школу Ребров закончил с «золотым», как тогда говорилось, аттестатом. Учился он легко, потому что обладал замечательной памятью — получив до начала учебного года учебники, просматривал их и многое запоминал с первого раза. Ему еще не исполнилось тогда семнадцати лет, потому в армию его не призвали, и он сразу поступил в университет. Все студенческие годы думалось об одном — успеет он доучиться или раньше начнется война. Причем тогда почти все были уверены в том, что война будет именно с Германией и поэтому Ребров усиленно занимался немецким. Когда подписывали с Германией договор о ненападении, все понимали, что это лишь попытка отодвинуть войну и только. Об этом Ребров не раз говорил с отцом и никаких заблуждений на сей счет у него не было. И вот теперь, когда ценой немыслимых жертв и страданий, победили, надо разбираться, что там было, какие договоры кто заключал. Как тогда говорил Реброву отец, все пытаются договориться друг с другом или с Гитлером, но все понимают умом, что это не спасет, но надеются еще немного протянуть мирную жизнь…

От мыслей о прошлом его отвлек стук в дверь. Ребров открыл, увидел Гаврика.

— Входи.

Гаврик зашел в номер, нервно огляделся.

— Что у тебя с лицом, Гаврюха? — удивился Ребров. — Что-то случилось?

— Кое-что, — хохотнул Гаврик.

Он походил по комнате и вдруг выпалил:

— Я совершил должностное преступление.

— Ты?

— Вот.

Гаврик достал из кармана галифе конверт и протянул Реброву.

— Что это?

— Письмо руководству советской делегации.

— Ну, я в нем не числюсь. Зачем ты принес его мне?

— Хочу, чтобы ты его прочитал. Не бойся, оно уже вскрыто… Да читай же, наконец! — взорвался Гаврик.

— Хорошо, — успокаивающе сказал Ребров. — А ты воды, что ли, пока выпей…

Пока Гарик наливал себе воды, Ребров быстро пробежал глазами послание. «Доводим до сведения командования Советской делегации, что ее сотрудник Д. Ребров вступил в тесные контакты с переводчицей французской делегации… Их отношения таковы, что возможна утечка любой, даже самой важной информации…» Подписи не было.

Ребров сложил бумагу, вложил обратно в конверт.

— Откуда оно у тебя?

— Письмо принес американский курьер вместе с пакетами стенограмм допросов, — объяснил Гаврик. — Швырнул, как обычно, на стол. Расписку не брал. Так как письмо необычное, я вскрыл его как дежурный офицер… Больше его никто не видел! Я сразу после дежурства к тебе.

— Спасибо, Гаврюха, — вздохнул Ребров. — Но ты можешь попасться… Если узнают. А особенно если пронюхает наш друг Косачев.

— Я тебе говорю — никто не видел. Никто о нем ничего не знает. Курьеру, сам понимаешь, это до лампочки… Так что письмо мы можем просто уничтожить. Но!.. Ты же понимаешь, что о ваших отношениях с Куракиной говорят уже все. Счастье, что Косачев еще не знает.

— Знает.

— Знает?.. Тогда странно, что ты еще здесь!

— Просто есть обстоятельства… В общем, Филин сказал ему, что я встречаюсь с Куракиной по служебной надобности.

— И ты думаешь, он поверил?

— Думаю, не до конца. Во всяком случае, я чувствую, что его люди за мной присматривают.

— Еще бы!

— Но дело не во мне. За себя я не боюсь.

— Я понимаю. Если такое письмо поступит во французскую делегацию, бедной княжне не поздоровится.

— Да в том-то и дело, Гаврюха! У меня прикрытие, а у нее ничего!

— Какая же падла это строчит? — выругался от избытка чувств интеллигентный Гаврик. — Знаешь, судя по всему, это писал не наш человек…

— Ну, сия тайна невелика есть, — усмехнулся Ребров. — Действительно, не наш. Но такого я от него не ожидал!

— Ты уверен, что знаешь его?

— На девяносто девять процентов… Но все равно нужно проверить.

— Что делать будешь?

— А у тебя есть совет?

— Ты его все равно не послушаешь, — махнул рукой Гаврик. — Но заткнуть этот фонтан надо. Если нужна моя помощь… По-моему, она очень хороший человек.

— Кто? — рассеянно спросил задумавшийся Ребров.

— Ее светлость княжна Куракина, вот кто!

Ребров удивленно посмотрел на Гаврика.

— Слушай, Гаврюшка, а ты часом не влюбился, а?

Гаврик вдруг залился краской и отчаянно замотал головой.

— Дурак ты, Ребров. И язык у тебя без костей! Мелешь ерунду!

Оперативники ГУКР «Смерш», работавшие в Нюрнберге, обратились в Москву с просьбой о выдаче им заграничных паспортов, так как в связи с большим наплывом иностранцев американцы ужесточили режим пребывания, осуществили ряд полицейских мер. Одновременно они усилили разведывательную и контрразведывательную работу среди советской делегации. Отсутствие загранпаспортов затрудняло передвижение по городу и решение оперативных вопросов.

Барона Розена он дожидался в коридоре, ведущем в отсек французской делегации. Розен шел, опустив голову, словно не видя ничего вокруг. Ребров догнал его и крепко взял за руку. Розен, вздрогнув, обернулся и уставился, ничего не говоря, на Реброва расширившимися безумными зрачками.

— Господин барон, нам надо поговорить, — голосом, не терпящим возражений, сказал Ребров.

— Позвольте! — попытался вырвать руку барон. — Какого черта! Мне не о чем разговаривать с вами, господин чекист! — Это в ваших интересах, господин барон. Иначе…

— Не стоит меня запугивать!

Бешеным усилием Розен, наконец, освободил руку.

— Не трудитесь! Я вас не боюсь. Мы не в подвалах Лубянки, где вам все позволено!

— Я жду вас через четверть часа у фонтана на площади, — спокойно сказал Ребров. — Учтите, речь идет о вашей чести… Ровно через четверть часа.

Нудный дождь то переходил в снег, то вдруг неожиданно прекращался. Ребров стоял у фонтана, засунув руки в карманы, и тяжело смотрел на скульптуру нагой женщины, в виде которой был сделан фонтан. Каким-то чудом она осталась цела, и ее нагота была особо несуразна среди развалин.