Мария Романова - Екатерина Великая. Сердце императрицы

Разумовский при той давней беседе был не очень разговорчив. Екатерина знала за ним это качество: когда граф не хотел о чем-то говорить, из него и слова не вытянуть.

Тогда Екатерина вновь обратилась к запискам разнообразных «очевидцев», которые писали столь отличные вещи, что истину и ложь распознать было едва ли возможно. Ясно лишь было, что Анна Леопольдовна и ее муж спустились из покоев на улицу почти добровольно, без особого принуждения сели в приготовленные для них сани и позволили увезти себя из дворца. Однако при аресте годовалого императора не все прошло гладко. Солдатам был дан строгий приказ не поднимать шума и взять мальчика только тогда, когда он проснется. Около часа они молча простояли у колыбели, пока ребенок не открыл глаза и не закричал от страха при виде гренадеров. Писали, что в суматохе сборов в спальне уронили младшую сестру императора, принцессу Екатерину Антоновну. От этого удара она оглохла. Таковым было мнение всех лейб-медиков.

– Лейб-медиков? – Екатерину несказанно удивила эта запись в «воспоминаниях» де Ла Шетарди. Однако являлось сие утверждение истиной или очередной пустой фразой, на которые сей господин был большим мастером, так и осталось неизвестным.

Он же писал, что императора Иоанна Антоновича принесли Елизавете. Та, взяв кроху на руки, мягко проговорила: «Малютка, ты ни в чем не виноват!» Француз писал, что никто толком не знал, что же делать с младенцем. Однако вот уж в это великая княгиня никак поверить не могла. Чтобы цесаревна заранее не предусмотрела сего? Вранье, чистейшей воды вранье. Наверняка Елизавета в первую голову подумала именно о наследнике. И это было бы правильно: кто более крохи нес опасность цесаревне? Поэтому наверняка судьба крошечного императора была решена заранее, точно так же, как судьба его матушки и сестрицы.

Далее писали, что Елизавета Петровна направила во все концы города гренадеров, в первую очередь в казармы других полков, откуда преображенцы привезли новой государыне полковые знамена. За придворными послали курьеров с приказанием немедленно явиться во дворец, дабы засвидетельствовать почтение новой императрице.

– А тех, кто не захотел свидетельствовать почтение? Куда их дели?

Разумовский снова расхохотался:

– Ох, княгиня, ваши вопросы иногда столь забавны. Ну кто бы отказался? Насиженные места были многим дороже родной матери. Да и не все ли равно, кому служить, если служишь в первую голову златому тельцу?

– Страшные вещи изволите произносить, граф!

– Милая княгинюшка, душечка! Ваш идеальный взгляд на мир делает вам честь. Когда Петр Федорович станет владыкой, вы увидите, насколько сие есть правда. Если не увидели этого до сих пор.

Увы, и тогда Екатерина видела уже слишком многое. А уж в эти суровые дни убедилась полной мерой. Иные, именно иные, служили короне, императорскому семейству, стране. Большинство же – златому тельцу, мамоне, собственной, и без того уже туго набитой мошне. Рассчитывать на них было нельзя, зато их можно было не опасаться, ибо они и сами боялись монаршего неудовольствия, а потому ради благополучия были готовы на все – в том числе, конечно, и на предательство.

Летние ночи коротки, а уж белые еще короче. Высокие часы стали бить шестой час. Екатерина с неудовольствием посмотрела на стрелки.

– Ну вот, теперь еще и вы сбиваете меня с мысли…

Должно быть, часы не почувствовали своей вины – за стеной нарастал шум, на который теперь обратила внимание и Екатерина.

– Да что за день такой?!

Словно в ответ на ее слова, в проеме вырос лейб-гвардеец.

– Матушка…

Екатерина вскинулась.

– Орлов вернулся?

– Никак нет-с.

– Так что же тогда, господи?

Офицер мялся.

– Да не тяни же, олух!

– Матушка, будет лучше, ежели вы сами изволите увидеть!

Екатерина вскочила и бросилась следом за гвардейцем. Отчего-то все двери на половине великокняжесткой четы были в это утро распахнуты настежь. Но только возле одной толпился народ.

– Сюда, матушка.

Отчего-то этот бравый офицер сейчас прятал глаза. Екатерина решительно отодвинула его и вошла в кабинет доктора.

Зрелище, представшее перед ее глазами, заставило бы вздрогнуть и видавшего виды полководца. А для женщины могло стать и фатальным. Для любой другой женщины, не Екатерины Алексеевны, жены императора Петра Третьего.

Поверх бумаг на обширном письменном столе лежало тело Алексея Кирсанова. Обрывок веревки, свисавший с крюка в потолке, и петля на шее яснее ясного говорили о том, как доктор покончил с жизнью.

– Не успели мы, матушка… – Голос кого-то из слуг (сейчас Екатерине недосуг было разбираться, кто шепчет ей в спину). – Пока смогли веревку перерезать, он уже и…

– Что ж ты наделал, Лешенька… – почти беззвучно прошептала Екатерина. – Отчего сейчас, когда вся моя жизнь переворачивается с ног на голову, ты решил покинуть меня? Отчего…

И только сейчас к ней пришли слезы. Они покатились из глаз, словно потоки дождя. Великая княгиня не шевелилась, слезы все лились и лились. Екатерина не отрываясь смотрела в мертвое лицо Алексея. Теперь он показался ей удивительно спокойным, словно наконец обрел тот высокий смысл своей жизни, о котором говорят все мудрецы, но которого отчего-то в жизни никто так и не находит.

– Вот что мы нашли на столе, матушка!

Софья протянула Екатерине измятый клочок бумаги. Несколько строк, к тому же изрядно перечерканных… Последнее письмо Алексея. Пара слезинок упали на листок и смыли чернила с плотной гербовой бумаги у самого края подписи.

«Софьюшка моя, жизнь моя. Я ухожу, прости. Ради тебя я отказался от всего, что мне было дорого. Однако тебе сие оказалось ненужным. А значит, не нужен тебе и я сам. Не поминай лихом раба Божия Алексея рода Кирсановых. Твой А.».

Совсем странные мысли вдруг осушили слезы Екатерины. Выходит, что слухи и впрямь оказались правдивы: Алексей на самом деле покинул свою венчанную супругу, отказался от семьи ради того, чтобы когда-нибудь стать мужем ей, Екатерине. «Что ж ты, друг мой, не заговорил со мной об сем ни разу? Что ж ты все сам угадать пытался? Между слов ответ прочитать?»

И услышала ответ Алексея так, словно стоял он сейчас бок о бок с ней и вместе с ней читал собственное письмо.

«Но что бы дал такой разговор, Софьюшка? Ты ведь давно уже поняла, каким должен быть твой муж – человек, которого ты перед Богом готова назвать своим суженым, с кем рядом всю жизнь готова прожить. Ты давно уже видишь его словно воочию – разве что лица пока не различаешь. И он ни в чем не похож на меня, разве что статью. Так о чем тут было говорить? Глупец, я еще не так давно питал надежду. А когда узнал, что ты снова в тягости, понял, что при тебе могу состоять только в одном качестве – доктора, врачующего телесные и душевные хвори и собирающего в свою душу все твои боли. Но я сего не желаю, прости уж меня, друг мой. Жаль, что любовью своей единственной назвать тебя не могу. Прости и прощай, великая княгиня Екатерина Алексеевна…»