Георг Борн - Султан и его враги

Утром же образ ее бледнел перед хлопотами во дворцах, перед просьбами бедных просителей, которым покровительствовал Сади, перед отношениями с визирями и министрами, перед блеском трона, к ступеням которого он мог приблизиться. Потом исчезал образ, терялось воспоминание, внутренний голос, напоминавший ему о Реции, был заглушен суетой мира, жаждой подвигов.

Упоенным взорам молодого паши представлялось блестящее светило трона, заманчивая высота, и он чувствовал, что здесь найдется для него столько дел, сколько едва он мог вынести. Он чувствовал, что здесь при таком высоком положении необходимо честное сердце, бьющееся для блага народа и султана. И на нем лежала обязанность занять это место, которого недоставало при дворе, и выполнить все связанные с ним обязанности.

Через несколько дней после праздника султана Гассан и Сади встретились в Беглербеге.

— Очень рад, что встретил тебя, — сказал Гассан, входя вместе с Сади в пустую комнату по соседству с кабинетом султана.

— Ты хочешь что-нибудь передать мне?

— Предостеречь тебя, — отвечал Гассан.

— Предостеречь? И какой у тебя торжественный вид!

— Это потому, что мое предостережение очень важно.

— Относительно кого же намерен ты предостерегать меня, Гассан?

— Относительно новых друзей.

Сади с удивлением и вопросительно поглядел на своего товарища.

— Я все еще не понимаю тебя, — сказал он.

— Ты собираешься примкнуть к Рашиду и Гуссейну.

— Они весьма предупредительны относительно меня.

— И к тому же фальшивы.

— Ты меня удивляешь.

— Тем не менее это правда, Сади, я не доверяю этим обоим визирям, они преследуют свои планы и замыслы. Рашид — давным-давно орудие Мансура.

— У Мансура нет теперь орудий, друг мой. Мансур не имеет уже больше власти.

— Открыто нет, это правда. Но втихомолку он все еще закидывает свои сети. Ты знаешь, что Рашид-паша ему одному обязан своим теперешним положением и всем, что имеет. Рашид н теперь еще орудие Мансура.

— Ты, Гассан, глядишь на все слишком мрачным взглядом.

— Не отвергай моего предостережения. И Гуссейн-Авни-паша с некоторых пор изменился, причина понятна. Ты знаешь, принц был настолько неосторожен, что отослал его дочь Лейлу в дом отца. Гуссейн никогда не забудет этого оскорбления, но он слишком умен и осторожен, чтобы хоть как-нибудь обнаружить происшедшую с ним перемену.

— Мне кажется, Гассан, ты слишком далеко заходишь в своих подозрениях, тем не менее благодарю за предостережение. Рашид никогда не будет моим другом, я отвечаю только на его любезность, как того требует долг вежливости, Гуссейн же — другое дело, он военный министр и благоволит ко мне.

— И постарается употребить тебя для своих целей, — запальчиво перебил Гассан своего товарища, — он знает, что ты в последнее время стал правой рукой великого визиря, и хотел бы через тебя получить необходимые сведения о подробностях в решении разных дел. Остерегайся его, вот мой совет. Сейчас тебя позовут к султану.

— Право, я не знаю, по какому делу!

— По твоему собственному, как ты увидишь. Вчера я получил от Зоры первое письмо. Кажется, в Лондоне он запутался в приключениях и интригах, — сказал Гассан, — по крайней мере, из письма его видно, что он завален делами, постоянно в обществе и окружен удовольствиями. Любовь же его к леди Страдфорд, кажется, еще усилилась, он бредит ее красотой, умом и любезностью. Хорошо, если только он не игрушка в ее руках.

— Ты всюду видишь ложь и измену.

— Нас окружает много лжи, друг мой, — отвечал Гассан, который в последнее время часто бывал угрюмым и сосредоточенным: пророчество старой Кадиджи не выходило у него из головы.

— Мне кажется, — продолжал он, — что в будущем нам не предстоит ничего светлого.

— Нет, Гассан, брось эти глупости, — улыбаясь, воскликнул Сади, — отгони от себя эти мрачные мысли и образы, прежде они не так одолевали тебя.

— Тише, звонок, я должен вернуться в кабинет, — прервал Гассан разговор и, оставив своего друга, поспешил на зов султана в его кабинет.

Через несколько минут он снова вернулся к Сади.

— Султан зовет тебя, — сказал он и отвел Сади в маленький красивый тайный кабинет, где Абдул-Азис сидел на диване.

— Я приказал позвать тебя, Сади-паша, чтобы объявить тебе о решении, принятом мной и касающемся тебя, — начал султан, окинув испытующим взглядом красивого молодого пашу. — Мне докладывают, что принцесса Рошана намерена вступить в брак и что она желает отдать тебе свою руку.

Лицо Сади засветилось надеждой, он горел нетерпением услышать решение султана.

— Хотя ты и низкого происхождения, но я не против этого союза, так как ты своими заслугами и моей милостью возвысился до сана паши, — продолжал Абдул-Азис, — я даже очень доволен, что принцесса желает вступить в брак.

— Приношу вашему величеству благодарность за новое доказательство благосклонности! — прошептал Сади.

— Я ничего не имею против этого союза и желаю только, чтобы ты остался у меня при дворе, так как великий визирь хвалит мне тебя, — сказал султан. — Теперь ты знаешь мою волю. Гассан-бей, позови военного министра Гуссейна-Авни-пашу в мой кабинет!

Сади не мог уйти, так как не был еще отпущен и, казалось, что Абдул-Азис хотел удержать его при себе.

Гассан отдернул портьеру.

Военный министр с поклоном вошел в кабинет.

— Садись, паша! — приказал ему султан. Сади же остался стоять возле Гассана. — Ты пришел ко мне с докладом, начинай!

Гуссейн бросил вопросительный взгляд на Сади.

— Сади-паша останется здесь! — сказал султан. — Говори так, как если бы мы были одни!

Визирю, по-видимому, вовсе не хотелось, чтобы Гассан и Сади оставались свидетелями его доклада: он не знал, насколько еще можно было им доверять.

— Новые полки выступают завтра, — начал он, — корабли с солдатами и военными снарядами уже три дня, как оставили гавань и отправились на место возмущения! Меня извещают, что все христианские народы, подвластные вашему величеству, намерены восстать, но пока довольно тех сил, которые мы уже отослали в Боснию.

— Мятежники принуждают меня к этому важному шагу, я приступаю к нему неохотно, так как заранее предвижу, что этот раздор приведет меня к столкновению с другими державами! Продолжай!

— Я хотел бы обратить внимание вашего величества на один благоприятный случай, — продолжал Гуссейн, — но не знаю, смею ли я в настоящую минуту говорить обо всем?

— Обо всем!

— Даже и о престолонаследии?

— Даже и об этом! Гассан-бей пользуется моим полнейшим доверием, и Сади-паша также знает мои намерения, Махмуд-паша не будет скрывать их от него.

— Я хотел, не теряя времени, указать вашему величеству, что теперь настала удобная минута ввести новый закон о престолонаследии! — сказал Гуссейн-Авни-паша. — Шейх-уль-Ислам молчит, но исполнить желание вашего величества, может быть, удастся и без него, принудив его затем дать свое согласие.