Георг Борн - Султан и его враги

Тогда Сади повернулся, чтобы идти дальше…

Но в то мгновение, когда он повернулся, взгляд его невольно упал на зеркало, и он увидел, что сгорбленный дервиш вдруг выпрямился, отбросил капюшон, и в его правой руке сверкнул кинжал…

В своей жажде мщения Лаццаро забыл, что Сади мог видеть в зеркале все его движения.

Сади в одно мгновение обернулся и схватил грека за руку.

— Подлый предатель! Ты действительно слуга принцессы. Для чего у тебя в руках кинжал? — спросил Сади, бледный, но спокойный, крепко держа убийцу, который напрасно прилагал все силы, чтобы вырваться…

— Кинжал этот должен был убить тебя! — с яростью прошипел грек, снова устремляя на Сади свой гипнотизирующий взгляд. — Он должен был убить тебя, и то, что не удалось сейчас, удастся в другой раз…

На шум собралось несколько служащих железной дороги. Сади все еще держал Лаццаро за руку, в которой был кинжал.

— Позовите кавассов! — приказал он, и несколько человек сейчас же бросились исполнять его приказание.

Грек извивался, как змея, стараясь вырваться.

— Ты не уйдешь от меня, — кричал он Сади, — говорю тебе, что ты погибнешь! Кого Лаццаро поклялся погубить, тот погибнет, не сегодня, так завтра! Ты должен умереть.

В это время явились кавассы, показывая для виду такое усердие, что могли бы обмануть человека неопытного.

Сади передал им Лаццаро с поручением предать его суду как убийцу.

Кавассы схватили грека, и пока паша был тут, усердно стерегли его, но Лаццаро, зная их, не беспокоился.

Передав грека кавассам, Сади вернулся домой и там скоро забыл обо всем случившемся под впечатлением радостного известия о том, что Реции лучше и что появилась надежда на выздоровление.

Между тем кавассы вывели Лаццаро со станции железной дороги, тут их рвение стало уменьшаться.

— Отведите меня к благородному Гуссейну-Авни-паше! — сказал грек. — Мне надо передать ему важное известие.

— Тебе — известие? Из-за тебя нам идти в сераскириат? — вскричали кавассы. — Ну нет, мы отведем тебя на ближнюю гауптвахту.

— В таком случае я должен буду там повторить свое требование, и уверяю вас, что вам может порядком достаться, если из-за вас не удастся важное дело, в котором очень заинтересован Гуссейн-Авни-паша! — сказал Лаццаро.

Кавассы вопросительно переглянулись, в словах грека могла быть правда, потому что зачем ему было требовать, чтобы его отвели в такое время к военному министру.

Тогда они решили выполнить его требование.

Было уже далеко за полночь, когда они пришли в сераскириат.

Здесь они узнали, что Гуссейн-Авни еще не вернулся, и вынуждены были остаться ждать его, что привело кавассов в сильное раздражение.

— Идите спокойно и оставьте меня здесь, — сказал им Лаццаро. — Что вам еще надо? Чего вы ждете? Вы привели меня сюда, этого довольно. Кроме того, разве вы не знаете, что вам передал меня Сади-паша?

— Да, я узнал его, — сказал один кавасс.

— Что вам от него ждать или бояться? — насмешливо продолжал Лаццаро. — Ведь он теперь в немилости и скоро совсем исчезнет со сцены. Вот каковы дела Сади-паши!

— Он прав! — согласились кавассы.

— Его владычество скоро кончится, — продолжал грек. — И что вы знаете? Может быть, поднимая на пего руку, я действовал ради другого? — сказал, подмигнув, Лаццаро. — Может быть, мне было дано такое поручение?

Тогда, посовещавшись немного, кавассы решили последовать совету Лаццаро и уйти, оставив его, так как они решили, что, вероятно, сам Гуссейн-Авни дал греку поручение относительно Сади.

Едва кавассы ушли, как к Лаццаро подошел адъютант, спросив его, тот ли он грек, который требовал, чтобы его провели к министру.

— Это я, и мое донесение очень важно! — поспешно отвечал Лаццаро.

— В таком случае следуй за мной, — сказал адъютант и повел грека в ту часть дома, где находилась квартира Гуссейна-Авни-паши.

Военный министр только что вернулся из совета.

Войдя, Лаццаро упал на колени, отлично зная всемогущество министра.

— Что это за сообщение, которое ты хочешь мне сделать? — спросил Гуссейн-Авни-паша, глядя на грека своим проницательным взглядом.

— Ты несколько дней ищешь Мансура-эфенди, не так ли? — сказал Лаццаро.

— Мне кажется, что я тебя где-то видел, и теперь, когда ты назвал имя мудрого эфенди, я вспомнил, что ты был его слугой, — сказал Гуссейн-Авни.

— Точно так, могущественный паша, я был слугой Баба-Мансура. Мудрый Мансур-эфенди исчез…

— Я ищу его!

— Я и пришел для того, чтобы просить твоей помощи спасти его, могущественный паша! — продолжал Лаццаро. — Тяжелое несчастье обрушилось на Баба-Мансура, но ты можешь спасти его!

— Значит, ты знаешь, что сталось с эфенди?

— Да. Золотые Маски схватили Баба-Мансура, чтобы убить его.

— Золотые Маски? — мрачно и с удивлением спросил Гуссейн. — Я слыхал только об одном, разве их много?

— Это целый союз, кто может назвать их число? Мудрый Баба-Мансур попал им в руки.

— Ты знаешь, куда они спрятали его?

— Да, я узнал это, рискуя жизнью. В полночь Золотые Маски собираются в развалинах Семи башен.

— Значит, сегодня уже не удастся схватить их, чтобы узнать наконец, что это за тайный союз, — сказал Гуссейн, — но в следующую ночь я прикажу занять развалины и освободить Мансура-эфенди из-под власти этих людей. Ты останешься здесь и проводишь завтра солдат в развалины.

Темная ночь опустилась на поле боя, покрытое трупами, на котором бились воины креста и полумесяца.

Повсюду царили тишина и спокойствие. Вдруг между ранеными и убитыми замелькал огонек, появляясь то тут, то там.

Что это был за свет? Он падал от маленького ручного фонарика, который держал высокий старик, бродивший между сербами и турками.

Казалось, что незнакомец был турок, потому что на голове у него была чалма. У старика было загорелое, обрамленное длинной, белой бородой лицо, и, несмотря на годы, он очевидно был еще силен.

Это был начальник Золотых Масок, последний потомок Абассидов Альманзор, известный нам под именем Абунецы, заклинателя змей.

Что же он искал на поле боя?

Он остановился около стонавшего серба, стал на колени и, вынув фляжку, дал раненому напиться.

Затем он пошел дальше и подошел к раненому турку, он обмыл его рану и перевязал ее.

— Спаси меня! — Обратился к старику русский доброволец, которому мертвая лошадь придавила ноги, и Абунеца оттащил лошадь и, не слушая благодарности молодого человека, поднявшегося на ноги, пошел дальше.

Турецкий офицер протягивал к нему руки.

— Я умираю! — говорил он. — Дай мне воды!

И снова Абунеца подал свою фляжку, видя, что хотя н не может спасти жизнь раненому, но может облегчить ему последние минуты.