Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа

О чём думал сидевший напротив крючкотворца-следователя молодой парень?

Кто ж его знает, о чём может думать попавший в беду человек, пристально глядя в небесную, вольную пронзительную синеву, с поющим скворцом на ветке весенним чистым апрельским утром?

Наверное, одна единственная мысль, как в полене гвоздь, сидела в его мозгу, и не было никаких клещей, чтобы вытащить её оттуда.

А скворец сидевший на тюремном, чахлом от недостатка питания деревце, цепко ухватившем мшистые старые камни здания жгутами корней, тот скворец пел хвалебную песню жизни и без стеснения призывал свою подругу к ритуалу продолжения рода.

Скорый на расправу наш народный суд приговорил гражданина Космынина Дмитрия Павловича за разбойное нападение на советского педагога и воспитателя молодого поколения при исполнении им служебных обязанностей к пяти годам тюремного заключения общего режима, учитывая его положительные характеристики с места работы и чистосердечное признание.

Потерпевший, Плешаков Роберт Иванович, учитель и страстный любитель ранней клубнички, после черепно-мозговой травмы стал постепенно меняться в худшую сторону.

Блеск в глазах перешёл в угрюмую задумчивость, появилась какая-то осторожная вежливость при работе со студентками, а некоторым, которых было большинство, и вовсе стеснялся смотреть в глаза, как будто пришло время отдавать долг, а денег в наличии не осталось.

Прокурор, весьма довольный результатами расследования вопиющего хулиганского случая в учебном заведении, в обвинительной речи настаивал на максимальном сроке заключения для подсудимого гражданина Космынина Д. П. – восемь лет лишения свободы в колонии строгого режима. На просьбу заводского коллектива взять хорошего специалиста Космынина Дмитрия Павловича на поруки, судья ответил отказом, с чем и согласились судебные заседатели.

Огрузнувшуюся сразу после зачтения приговора, ничего не понимающую мать подсудимого, поддерживала под руку молодая, ещё более похорошевшая в печали красавица сноха, ни на минуту не оставляя без внимания пожилую женщину – то валерьяновую таблетку даст, то успокаивающе по плечу погладит, как будто была виновата в чём перед свекровью.

Подсудимый от последнего слова отказался, только встав, попросил у матери прощенья, велел ей заботиться о Дине, потом долго молча смотрел на свою молодую жену и, горько улыбнувшись, отвернулся к стенке, чтобы не показывать свою тяжёлую слезу.

Несчастная Пелагея Никитична умоляла сына при коротких свиданиях рассказать ей, – как же он пошёл на такое? За что невинного человека покалечил? За что себя приговорил к тюремной решётке? За что? За что?!

Ничего не ответил ей сын, только виновато смотрел себе под ноги и тяжело дышал.

Она умоляла и свою сноху рассказать ей, что же произошло такого, что её Димуша чуть не убил учителя.

Дина только пожимала плечами и успокаивала свою бывшую хозяйку, а теперь свекровь, что ничего, мол, пьяный он был сильно, а учитель ему, наверное, нагрубил – вот и произошло то, что произошло. А Дима хороший, я его всё равно буду ждать…

– Конечно, конечно, голубь мой! Как же не ждать мужа? Разве можно – не ждать, Господь накажет! – всхлипывала Пелагея Никитична, прижавшись к девушке. – Может, ему и года скостят за хорошее поведение. Он ведь и пьяный всегда мирный был! Да и редко пил эту гадость! За что такое наказание? За что?

Наверное, в России немало матерей, которые задают себе такие вопросы в долгом ожидании своих несуразных сыновей из той страны, где командуют теснины закона.

Внешне на жизнь Дины арест её молодого, ещё непривычного мужа, никак не отразился. Может быть, она стала более услужливой к своей несчастной свекрови, хотя и прежние отношения у неё не вызывали никаких нареканий со стороны бывшей хозяйки.

Бывало студентка спит ещё, а тётя Поля уже на ногах, уже завтрак на столе чистым рушником прикрыт, дожидается, да и квартирантка то полы сама подметёт-помоет, то в магазин за чем сбегает. Скажет: «Ничего, я на ходу лёгкая!» То так посидит вечерком, побеседует, чаёк с хозяйскими конфетами-леденцами попьёт-похрустит.

Хорошо вдвоём было – уютно, тихо. А потом всё завертелось колесом, беспокойней стало, как вернулся со службы Дмитрий.

Беды-то – её не ждёшь, она сама в дом вламывается. Вот и окоротала радость в доме! В жизни всегда так – чем больше желаешь, тем меньше надежды. Вроде всё заладилось, а, поди ж ты, случай какой несуразный… Что теперь делать? Что делать?

Лежит Пелагея Никитична, охает, не поймёт ничего.

Она после того случая чаще болеть стала, и долго в постели отлёживаться. Бывало, заболит что – приляжет на часок-другой, и снова на ногах. А теперь всё не то. Руки-ноги разломит, в глазах потемнеет – она ляжет на кровать, да так день-другой и не встаёт. Стонет потихоньку и плачет.

Дина поднимет подушки, что-нибудь ласковое скажет, сготовит завтрак-обед и бегом на свои занятия. А придёт вечером – водички, лекарство подаст, у кровати часок посидит, глядишь, и повеселеет свекровь. Доченькой назовёт. А как же? Димочки нет, утрётся Пелагея Никитична платочком, вздохнёт, посмотрит на сношеньку уважительно – хозяйка молодая в доме. За порядком следит, сама всю грязную работу норовит сделать, даром, что на фортепьянах играет по нотам, а не заносится, не капризничает. Вот только молодая очень, дождётся ли она мужа своего? Соблазнов сколько! А она в цвету вся… Ягодка…

Заводской клуб «Авангард» – название-то какое! – авангард, рядом так и просится поставить слово «пролетариат» – собирал по субботам и воскресеньям всю городскую шушеру на вечера танцев.

Это сейчас вошли в моду дискотеки, рестораны и бары, а тогда были просто вечера танцев, что и было на самом деле.

На небольшом дощатом помосте-подиуме сидели, как всегда, в меру подпитые музыканты и наяривали вовсю модную для того времени «летку-енку».

Танец этот сам по себе чудесен, поэтому, наверное, его сейчас и не танцуют.

Пропустив по стакану-другому дешёвого вермута здесь же, в неряшливом буфете, мужская половина, лениво переминаясь, прицельно поглядывала на противоположный пол.

Как обычно, серьёзных намерений на будущее никто не имел, а всё же было интересно.

Большую привлекательность почему-то имели перестарки, лет по двадцать пять и старше, у которых уже появилось «второе дыхание». Наверное потому, что с ними было гораздо проще: ночлег и выпивка с их стороны гарантированы, а хлопот никаких – отработал своё и – свободен!

Публика топталась разношерстная. От школьниц до разведёнок.

Простота нравов не предусматривала галантного ухаживания: подошёл – пригласил. Пошла – не пошла. Пошла – проплясал, не пошла – отматерил. И – никаких проблем!