Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа

Федула отложил в сторону веник:

– Кирюша, – сказал он как бы, между прочим, – чего ты валяешься? К музыкантке своей сходил бы… В кино сводил или здесь в тепле посидели бы, чайку попили… – Федула, нагнувшись, загремел в тумбочке банками. – Вот варенье из лесной ежевики. Покушай! Девушку угостишь…

Дом, где жила Дина, – не найти, а музыкальное училище рядом с театральной площадью, но одному идти в такое заведение было страшновато, и Назаров неожиданно пригласил с собой Федулу. Вроде её родственника, если потребуется обращаться в учебную часть.

К удивлению Кирилла, Федула с удовольствием согласился:

– Сходим, выручим пацана! – бойко ответил он. – Чего я буду здесь бока пролёживать. Может, и кино посмотрим?

– И в кино сходим! – обрадовался Кирилл.

На улице мело. День был сырой и вьюжный. Наверное, весна на часок заглянула к матушке-зиме. Сипуга – называли такую погоду старые люди. Мелкая извёстка талого снега больно секла лицо, и Кирилл хотел, было уже повернуть назад, но Федула потянул его за рукав:

– Возвращаться нехорошо. Счастье своё потеряешь. Пошли!

Музыкальное училище, которым не без основания гордился Тамбов, стояло в центре города. Из его стен вышли многие известные музыканты и композиторы. Хорошее училище, старинное. Оно ещё с царских времён верой и правдой служит русской культуре.

Здание представляет собой архитектурный шедевр девятнадцатого века и строго охраняется законом, как памятник зодчества. И фасад из тёмно-красного обожженного кирпича, и белые высокие с овалом наличники окон, и чердачные фонари, напоминающие лиры, и тяжёлые кованые решётки полуподвальных окон – всё говорит о величии и одухотворённости былой культуры. Фасад училища запирает бывшую Дворянскую улицу со стороны высокого берега Цны, реки, в названии которой слышится стремительный отзвук воровского поцелуя.

В здании училища было тепло, и празднично горел свет. За невысоким дощатым барьером, где была раздевалка, сидела чистенькая седая старушка вахтёрша, которая почему-то сразу подозрительно осмотрела с ног до головы вошедших и, отвернувшись, недовольно и брезгливо поджала мятые губы.

Весь её вид говорил о том, что вошедшие – лишние на этом празднике, и делать им здесь нечего, и говорить она с ними не собирается.

Кирилл, вальяжно расстегнув куртку, облокотился о полированный барьер турникета, а Федула в сторонке растеряно переминался с ноги на ногу у самого входа, боясь затоптать натёртый до блеска паркет, в котором отражались высокие бронзовые люстры.

Выручил резкий, нервный звонок окончания занятий. Откуда-то сбоку, сверху и снизу по узеньким резным деревянным лестницам выпархивали яркие, как бабочки, студентки.

Кириллу, привыкшему к грубым серым рабочим одеждам и циничному мату стройплощадок, девушки эти казались принцессами из старых сказок.

Он даже и не предполагал, сколько красавиц может быть собрано в одном месте.

Впервые в жизни ему стало неловко в этом цветнике и стыдно за свой довольно заурядный вид. «Ну, ничего, ничего, – высокопарно успокаивал он себя, – они цветы, а я тяжёлый лохматый шмель-золотое оплечье, и моё жало всегда наготове, чтобы из этих бутончиков, из ярких пахучих лепестков, собирать сладкий нектар жизни». Во как! Даже сам удивился…

Что сказать? В этой ветвистой банальности наглая самоуверенность. Бравада. Ни дать, ни взять – закоренелый циник.

Но это было совсем ни так. Кирилл сам в душе боялся признаться, что робеет среди хорошеньких студенток, которые не матерятся через каждое слово и, наверное, не умеют даже сморкаться под ноги…

Кирилл хотел было проверить своё обаяние, метнув взгляд на один такой «цветочек». Но вдруг краешком глаза заметил Дину и тут же позабыл всё на свете: свои циничные шутки, грязь отношений с женщинами, свою забубённую жизнь в рабочем общежитии, в этом загоне, где томилась его юность в ожидании несказанной встречи с той, которая умоет его душу светлой живой водой настоящей любви.

Дина о чём-то весело щебетала с подругой, не замечая в дверях своих случайных ночных знакомых.

На ней теперь был лёгкий чёрный свитерок и мягкая ворсистая цветная юбка-шотландка, которая едва прикрывала яблоки колен. Два небольших полушария девичьих грудей острыми сосками натягивали трикотаж – наверное, лифчики здесь были не в моде.

Почувствовав на себе чей-то цепкий взгляд, она быстро повернула голову, скользнула глазами по коридору и сразу отвернулась к подруге, потом, видимо что-то вспомнив, снова посмотрела туда, и, узнав своих знакомых, растеряно улыбнулась. Быстро сказав что-то подруге, она подошла к ребятам.

Высокие коричневой кожи сапоги плотно держали её икры.

Кирилл непроизвольно скользнул глазами туда, где между краешком юбки и обрезом сапог, белели по-женски округлые ноги.

От этого дурмана у молодого парня сбилось дыхание, и Кирилл стал медленно распускать душивший его шарф.

Но самое невозможное было в её улыбке, улыбке человека, прислушивающегося к таким звукам, которые не может слышать никто другой. Её улыбка была как бы про себя, молчаливая улыбка, никому не предназначенная, словно ей нашёптывает что-то её ангел-хранитель или потаённый бес.

Так и стояла она со своей странной улыбкой перед Кириллом, искоса и мельком взглянув через его плечо, на нелепого, в своём мужиковатом обличии Федулу.

– Пригласи девушку в кино, – пробасил он за спиной Кирилла, – в такую погоду лучше в тёплом месте да вместе…

– Ой, правда! Пойдёмте, в «Родину», там «Весна на Заречной улице» идёт!

Кинотеатр с патриотическим названием «Родина» рядом, только перейти через площадь.

Перешли, вернее, перебежали под зимним ветродуем площадь Ленина и остановились перед колонным, освещённым огнями фасадом.

Над фасадом огромными буквами полыхало в снежной замяти название знаменитого фильма, в котором разыгрывалась драма злободневная на все времена – любовь и ещё раз – любовь.

– Ну, давай! – Кирилл протянул, как бы прощаясь, ладонь Федуле. – Гони в общагу!

– Не, ребята, я как-нибудь с вами! Можно? – наклонился он над подругой Кирилла.

– А-то нет! – рассмеялась девушка над неуклюжей простецкой формулой человеческой навязчивости.

Кириллу оставалось только неодобрительно взглянуть на Дину. Но в снежной крутоверти она этого не заметила. Или не хотела заметить.

Вышли из кинотеатра молча.

Фильм, где производственное сливалось с личным, был настолько близок рабочему человеку и настолько лирична любовь в нём, что молчал даже Кирилл.

Федула только шмыгал носом и тихо кашлял в кулак.

Самое удивительное, что за время сеанса погода успокоилась, и как всегда бывает после метели, небо очистилось от мглистой наволочи, и наградило себя за взятую высоту звёздами всех величин.