А. Волков - Ярослав Мудрый

Но никак не мог он понять, как могут эти несчастные иноки вымаливать у своего Бога спасения для родной земли, поскольку у них Бог — общий с ромеями, и где-то в ромейских монастырях точно так же тысячи немытых черноризцев взмывают взлохмаченные бороды к небу и молят о том же самом, о чем молят и встревоженные болгарские братья. Что же это за Бог, который умеет служить сразу двум враждующим народам, и в самом ли деле он такой всемогущий, и хитрый, и ловкий, чтобы успевал давать и нашим, и вашим? И как он это делает? Вертится туда и сюда, как гулящая девка что ли? От пророка Исайи: «Племя злодеев, сыны погибельные!». О ком это? Болгары — про византийцев, а те — про болгар? Что же это за святые слова, если их можно повернуть, как копье, куда хочешь, в зависимости от того, в чьих руках оно окажется? Или: «Перестаньте вы надеяться на человека, которого дыхание в ноздрях его ибо что он значит?». А Сивоок привык полагаться именно на человека, на собственную силу на мощь своих рук, и ему смешно было теперь смотреть на здоровенных бородачей, которые стояли на коленях в темной монастырской церквушке и беспомощно вздымали руки к небу в то время как где-то их братья бились насмерть с врагом. А почему бы не взять в эти медвежьи лапы какое-нибудь оружие или просто дубину да не поспешить и самим туда, где кипит битва? Жизнь уже научила Сивоока не стоять в ожидании событий, он твердо знал что всегда нужно вмешиваться самому бросаться в самый водоворот, врываться в самый ад боя и состязания, ибо только там настоящая свобода, настоящий размах для силы, только там чувствуешь себя живучим и неподвластным смерти.

Он начал тайком подговаривать кое-кого из иноков бежать из монастыря, сам не верил в свои уговоры, но получилось, что иноки только и ждали толчка извне, им как раз не хватало такого отчаянного человека, как приблудный рус, они охотно согласились с мыслью о том, что не надо надеяться на Бога, а самим послужить земле, родившей их и давшей им силу Конечно, Сивоок мог бы уйти за далекие горы и один: он легко уговорил своих первых знакомых Тале и Груйо, но хотелось вырвать из тихой обители как можно больше здоровых иноков, ибо хотя и сам просидел тут два года, так и не смог привыкнуть к тому, чтобы растрачивать молодую силу таким странным образом. Он говорил одному: «С этой силой, добрый человек, можно разогнать целую сотню ромеев». Говорил другому «Ах, если бы я имел такой острый глаз, как у тебя!». Говорил третьему: «Разве кто-нибудь знает лучше тебя эти горы!». Уговаривал четвертого: «А выпьем, братья, да и махнем с Богом!». Еще другому предлагал: «А ну-ка, давай поборемся, кто сверху, того и слушать!». А некоторых просто пугал: «Доберутся ромеи и сюда, сожгут вас и растопчут. Чего же ждать!».

Быть может, кто-нибудь и донес игумену об этих уговорах Божидара, но отец Гаврила не вмешался своевременно сделал вид, что ничего не замечает, и ключник монастырский вынужден был тоже не обращать внимания на исчезновение запасов из кладовых, потому что какое значение имел кусок солонины, когда под угрозой находилась вся Болгария?

Вот так и собрал Сивоок-Божидар инока к иноку и тихим теплым утром вывел свою братию за монастырские ворота и впервые за два года снова был на свободе, мог еще раз пройти по тем самым тропам, по которым добирался сюда, но теперь уже не вслепую, а влекомый определенной целью, и не один, а с целым товариществом отчаянных иноков, готовых ко всему доброму и злому.

Одетые в шкуры, в толстые шерстяные или полотняные дрехи, с кожаными высокими клобуками на никогда не мытых головах, с длинными бородами, обутые в мохнатые постолы, а то и вовсе босые, вооруженные кое-как — самодельными копьями, тяжелыми палицами, двумя или тремя на всех мечами, — они побежали по горам так быстро, будто именно им надлежало решить исход величайшей стычки между войсками ромеев и болгар. Они почти не спали, ели на ходу, в невероятной спешке приникали к воде, когда попадался в пути ручеек, торопились дальше, подгоняя друг друга выкриком.

— Вървете, вървете, люди Божи! [57] Скорей, скорей, Божьи люди! ( болг .)

Но, как ни спешили они, все равно опоздали хоть чем-нибудь помочь защитникам Клидиона, а из монастыря выбрались преждевременно, а то и вовсе напрасно, ибо, не ведая, шли навстречу собственной гибели.

Потому что уже вершил в долине Струмешницы свою дикую месть Василий Второй, и уже первые сотни слепых отправились в отчаянии в родные горы, и потом десятка полтора уцелевших чудом доберутся до глухой обители «Святых архангелов», и отец Гаврила примет их на место блудных своих сыновей, бежавших в неизвестность, и через множество лет пронесется слух о странном монастыре в непроходимых горах, монастыре слепых иноков, но не об этом речь.

Василевс послал в Царьград гонцов с вестью о победе над болгарами, а за ними снарядил еще новых гонцов с новеллой к брату Константину и к жителям Константинополя, которая начиналась так: «Наша царственность Василий Второй, император ромеев, брат императора Константина, всем, кто прочтет или выслушает эту новеллу, шлет наше поздравление!».

Далее василевс сообщал, что в ознаменование своей великой победы он посылает жителям царственного града тысячу пленных варваров, которые должны быть ослеплены на второй день после того, как приведены будут в столицу, на Амастрианском форуме, в соответствии с обычаями, а также с «Книгой церемоний» императора Константина Багрянородного, и да будет это величайшим триумфом для жителей царственного града и благодарностью для доблести войска, которое добыло для Византии желанную победу, освященную Богом.

Так пятнадцатая тысяча пленных болгар, оставив четырнадцать тысяч своих товарищей на ослепление в долине Струмешницы, тронулась в далекий поход, в конце которого их ожидало нечеловеческое наказание, ибо об этом никто из них не знал, а кто догадывался, тот отгонял от себя страшные мысли, ибо человеку всегда хочется надеяться на лучшее, и не верит он в смерть даже тогда, когда стоит в яме или под петлей виселицы.

Начальником ромейской тагмы, которая вела пленных в Царьград, был назначен Комискорт [58] Комискорт — имя происходит от титула. Дословно — «комит шатра», то есть начальник шатра. Комискорт был чем-то наподобие современного интенданта при стратиге или императоре. Ведал также сторожевой службой. ( Примеч. автора .) , человек мелкий телом и душой, злой по характеру и завистливый ко всему на свете. В походах он вершил роль надзирателя стратигова шатра, в битвах никогда прямого участия не принимал, поэтому никогда не брал и добычи, а только считал да делил уже добытое, глотая слюну на чужое и задыхаясь от злости и зависти. Маленькое сухое его личико обросло до самых глаз и до невысокого лба цепкими колючими волосами. Из-под этих волос раздавался точно такой же колючий голос, и если бы можно было из Комискорта вылущить душу, то душа его непременно должна была быть колючей, будто еж или тот железный трибол, который бросают под копыта коннице, чтобы ранить коней.