Иван Ольбрахт - Никола Шугай

И что к ним привязался Никола с этой ярмаркой и убийством трех лавочников?! Следит, допрашивает в одиночку, точно жандарм. Свидетель бог, что об убийстве на ярмарке им ничего не известно, и Дербак-Дербачек, и Адам Хрепта тоже ничего не знают. Это кто-то чужой работал под николову марку. А Никола злится, грозит виновникам смертью. Под дулом ружья этого проклятого Юрая и в самом деле не чувствуют себя в безопасности лучшие друзья Николы. Какая глупость — грозить товарищам!

И если Дербака-Дербачка жандармы принудили к измене, то как неразумно поступает Никола, доводя его теперь до крайности и отпугивая от себя товарищей! Сейчас, когда так нужны ему верные люди! И какое глупое упорство — оставаться здесь. Пропадет Никола!

Взволнованный Игнат Сопко сел. Данила лежал на боку, упершись взглядом в землю. Он смотрел на сухую хвою, по которой карабкался муравей, волочивший какую-то дохлую букашку. Потом глаза Данилы остановились на топоре. Какая странная это штука — топор… Данила точно впервые увидел его. Топорище лежало в тени, клинок сиял случайным солнечным лучом, пробившимся сквозь ветки. Топор казался раскаленным добела, узкое лезвие переливалось лучами, как алмаз…

Что будет, если Никола не падет в схватке, а возьмут его живым? Сообщники, что сидят в хустовской тюрьме, пока молчат. Молчит и Дербачек. Даниле и Игнату это наруку. Но будет ли молчать перед судом Никола, самолюбивый Никола, который знает, что милости ждать ему неоткуда, и, наверное, захочет быть повешенным только за свои, а не за чужие дела? А Юрай? Он ведь тоже не станет молчать. Что тогда?

Даниле и Игнату не по себе от этих мыслей.

Муравей тащит свою ношу через обломки ветвей. Солнце палит, кони стоят как неживые, только хвосты их в непрерывном движении. Остро отточенные топоры назойливо сияют на солнце…

Никогда не застрелить жандармам Николу. Никто не сможет этого сделать. Заколдован он от пуль. Тайну свою он не выдает, никогда не говорит о ней, на вопросы отмалчивается или улыбается, но вышучивать эту тайну не позволяет никому.

Птица не пролетела бы под таким градом пуль, под которыми стоял Никола. А он оставался невредим и, знай, стрелял сам, убивая других. Данила и Игнат видели это своими глазами.

Но помогут ли николовы чары против другой смерти, против… например… например…

Топор все еще сверкает на солнце, назойливо лезет в глаза…

Например — против топора?

Данила тоже быстро садится.

— Что же делать, Игнат?

— Что делать, Данила?

Они долго и упорно глядят друг на друга. Слово, которое у каждого на устах, так и не высказывает никто.

Колочава приговорила Николу к смерти. Другие селенья, над которыми не висел этот бесконечный, тоскливый страх, еще не знали об этом. Они попрежнему любили Шугая. За его чудесную силу, за смелость и любовь к беднякам, за грустную игру его на свирели. Потому что начал он то, на что они никогда не решались: страхом карал господ, любил угнетенных, у богатых брал, а бедным давал и мстил за всю беду и горе простого люда.

Шугай! Никола Шугай! Забыты разговоры о змеях, тех, что в день благовещения вылетают на свет божий, и тех, что живут за печкой и приносят счастье. Забыты ворожеи и вещуньи, которые табачной примочкой и наговорной силой излечивают любой укус и заколдованным кривым бруском сгоняют опухоль с ужаленного коровьего вымени. И короли змей забыты, — те, что, набросив на пень армяк, умеют особым посвистом вызвать змей и заставить их пролезать в рукава…

В деревнях уже не рассказывают поверья о добрых и злых колдуньях, о ведьмах, русалках, бабах-ягах, колдующих над тремя коровьими следами, насылающих на людей хворобу, а на поле град, а к вечеру оборачивающихся большими жабами. Ибо нет конца разговорам о Шугае, о том, кто зол к злым и добр с добрыми, о ком каждый день приходит какая-нибудь новость.

В Изках, вблизи польской границы, живет молоденькая еврейка Роза Грюнберг. Приятельницы ее необыкновенно уважают, ибо Роза знает Николу Шугая. В конце войны, после того как на фронте был убит отец Розы, она и мать переселились сюда из Колочавы. Здесь они живут у дяди и работают на него.

Когда Роза была еще ребенком, Никола Шугай приходил к ним на двор и играл с ней в жмурки и в «голубя и голубку», а летом они вместе собирали в лесу малину и чернику. Сейчас об этом знает вся деревня. По субботам, — единственный день, когда можно поболтать с подругами, — Роза сидит на лавочке перед дядиной избой, и при каждом новом известии о Шугае девушки заставляют ее снова рассказывать о его детстве. «Какие были глаза у Николы? А он красивый? Славный? Целовал он тебя, когда играли в „голубя и голубку“? Позволял тебе отец водиться с ним? А Юрая ты знала?»

И Роза горда безгранично.

Вчера она получила посылку от замужней сестры из Америки (ах, счастливая Эстер!) — большой пакет поношенного платья, а в нем пара чуть ношенных туфелек из змеиной кожи и шелковые чулки, стиранные, право же, не больше двух раз. Роза в восторге от туфелек. Но перед кем щегольнуть обновкой? Раньше, чем в субботу, это не удастся. В этот день вечером на пыльном шоссе между Изками и Келечнем гуляет еврейская молодежь, переглядываясь и улыбаясь друг другу, затевая первый несмелый флирт и щеголяя нарядами.

Роза не в силах была расстаться с туфельками, когда погнала корову на пастбище. Она взяла их с собой. Корова жевала свою жвачку, а Роза то надевала туфельки, то снимала их опять, приподнимала юбку, поворачивалась на каблучках, делала танцевальные движения и, наконец, поставила свое сокровище перед собой и вообразила, что перед ней великолепная витрина обувного магазина в Мукачеве.

Потом легла на траву и продолжала любоваться туфельками. Понемногу девушку начало клонить ко сну. «…Что это там блестит на солнце, — думала она в полудремоте, — точно коса?.. Но ведь еще не сенокос».

И Роза заснула.

Через минуту она открыла глаза, и сердце в ней упало. Рядом стоял Никола Шугай.

«Пропала корова! — мелькнуло у Розы, — и туфельки!»

В нескольких шагах от Николы стоял Юрай и еще двое разбойников спиной к ней — явно затем, чтобы она их не узнала. Все с ружьями.

— Ты… — сказал Никола и вдруг узнал ее. — Есть в деревне жандармы?

— Нет, не видела, — пробормотала Роза.

— Не врешь, Роза?

— Зачем мне врать, Никола?

Вспоминая, он смотрел на нее с невеселой усмешкой.

— Ты меня боишься, Роза? Ты?

— Почему бы мне бояться… — Роза стучала зубами. — Нет, я совсем не боюсь, Никола. — И она попыталась храбро улыбнуться.

— Убей ее, чего возиться с жидовкой, — проворчал Юрай.

— Гром всех вас разрази! — рассердился Никола. — Сколько раз мы с ней из одной миски хлебали толокно. — И он повернулся к Розе. — Ну, как живешь? Чем кормитесь? Работа есть?