Виктор Ахинько - Нестор Махно

Мысли путались. «Эх, Василек, первенец мой. Кто унес чистейшего? По чьему… милосердному праву? Может ли оно… после этого… являться в наш поганый мир?» Нестор поцеловал браунинг, снова поднес к виску. Закрыл глаза — тьма. Тут она… и там. Осечка! Увертливое сознание шепнуло: «Нет разницы… где быть». Он ухватился за эту соломинку, вышел во двор.

Бойцы уже топтались у котла с завтраком, потирали руки. Кто-то хохотал. А за ними, над крышами и деревьями, разгорался новый день. Махно смотрел вокруг и ничего не признавал. Вроде всё это было давным-давно. И вот опять. Хлопцы, потирающие руки, котел, дым, утро — не настоящие, повторные, чужие.

Он покусал нижнюю губу, присел на обрубок акации. «Если так, — думалось, — то и я — не я. Глупость!» Дрожь во всем теле утихла, но холод, что проник в сердце еще в камере смертников, не рассеивался, словно бы его поддували. «Ладно, — сказал себе Махно. — Хватит комедий. Всё! Иди!»

Уходя подальше от Дибривского леса, отряд направился в греческое село Комарь. Варта оттуда загодя сбежала. Созвали митинг, однако крестьяне отмалчивались. «Кто сегодня не сулит золотых гор? И куда оно всё ниже клонится?» — вздыхали бабы с мужиками. К повстанцам присоединились только два бедовых хлопца. То же повторилось в татарском селе Богатырь и в еще одном греческом — Большом Янисоле.

— Крысы подпольные, — тихо говорил Нестор Семену Каретнику. — Их жмут, а они прячутся, пока жареный петух не клюнет в самую ж…!

Дальше ехали вдоль притока Волчьей с редким названием Мокрые Ялы. Издали приметили крылья ветряной мельницы.

— Это Времьевка, — определил Петр Петренко, скупо улыбаясь. — Богатенько ютятся, да и пашут как черти. Здешний злыдень в России за кулака сойдет. Невеста у меня была отсюда. Глаза — вишанки!

— Звали как? — заинтересовался Махно.

— Аня.

— Приятное имя. Тут сейчас?

— Кто знает. Сколько воды утекло в Мокрых Ялах. Замужем, видать.

— Так. Разыщи. Если жива-здорова, у нее и поужинаем.

После митинга Петренко подошел к Батьке.

— Ждут.

— Кто? — не понял Нестор. Выступая, он забывал житейские мелочи.

— Да Аня же с семьей. Знакомьтесь.

Рядом стоял худой и загорелый до черноты мужичок, протянул ладонь:

— Михаил.

Батько поглядел на него оценивающе. Вроде надежный и по калибру подходящ. Длинные да толстые симпатии обычно не вызывали. Спросил:

— Дети есть?

— А як же. Трое, и тоже все на «мы»: Митрий, Микита и Миколай.

— Остряк! — хохотнул Нестор. — Веди в свою хату. Лютый! Ужин варят?

— Давно, Батько.

— Проследи. Потом к нам.

В хибарке Михаила было тесновато для членов штаба, но кое-как разместились за низким столом. Аня, тоже маленькая, худенькая, с глазами действительно как спелые вишни, быстро носила хлеб, кружки, ложки. Петренко поглядывал на нее искоса, с сожалением. Эх, утекла любовь, а ягодки все-таки остались, не сохнут, милые.

Налили борща, самогону. Еще подошли мужики, завязалась беседа.

— Тут такое дело, — осмелев, сказал Михаил и пыхнул самосадом. — Бачылы мельницы? У нас есть и маслобойни. Революция отхватила их у хозяев и поднесла нам. Хорошо! Где ни возьмись — немчура и варта. Забрали опять и лупят за помол деньгу крутую. А куда денешься? Семечек, зерна подсобрали. Як бы, Батько, того… назад воротить?

В хате притихли. Только сало шкворчало на сковороде. Ясно было, что для мужиков это больной вопрос.

— Нет ничего проще, — ответил Нестор, смачно закусывая. — Считайте, с данного момента мельницы и маслобойни уже ваши!

Крестьяне, однако, радости не выказывали.

— Что, не отдадут толстопузые?

— Не-е, вы ж поймите, Батько, отдать-то они пожалуйста. А як потом?

— Когда мы уйдем, что ли? Вы прямо режьте, прямо!

— Вот именно. Як же потом? — смуглое лицо Михаила было печальным, зеленые глаза сощурились. Он всё пыхал самосадом.

— Я же решил, — строго напомнил Нестор. — Мельницы и маслобойни уже ваши!

— А вы им это скажите. Им!

— Кому? А-а, чего проще. Зовите сюда захребетников. Немедленно!

Через некоторое время в маломерных дверях показался краснощекий молодец и с достоинством, слегка поклонился.

— Где остальные? — неприязненно спросил Махно.

Гость протиснулся поближе.

— Прошу прощения, тесновато у вас. Может, на мельницу заглянете? Всех приглашаем, — он с сомнением почесал за ухом. — Там есть на что поглядеть!

Нестор вспомнил первобытную крупорушку, которую с трудом вертел у Трояна. Захотелось увидеть настоящую технику, и он велел:

— Петя, ану сбегайте с Гаврюхой да осторожно всё проверьте там.

— Может, не надо, — попросила Тина, что тоже сидела за столом, но хозяйке не помогала.

— Боишься, — усмехнулся Нестор. Всем она хороша для него, а в отряде и здесь вот чужая и, похоже, никогда не будет своей: к уюту приспособлена, к шелковому гнездышку.

— Публика-то коварная. Беспокоюсь, милый.

Он обнял ее за плечи.

— Со мной тебе сам Люцифер не страшен!

Троян с Лютым и краснощеким молодцем ушли.

— И вы б не бегали. Припомнят, а у нас же трое, — подала голос Аня, глядя не на мужа — на Петра Петренко с болью и сожалением. Какой кавалер был, богатырь и умница. Даже эти разбойники прислушиваются к нему. Ах, не суженый!

— Всегда так! — возмутился Михаил, перехватив взгляд жены. — Нужда загрызает — ты виноват. Не лезешь из кожи вон. А чуть поднимешь хвост — дергают: сиди и не рыпайся. Та як же ее, ту справедливость, достанешь со связанными руками? — он вскочил. — Пошли!

Попив компота из вишен, шелковиц, абрикос и поблагодарив хозяйку, они направились к мельнице.

На улице было по-осеннему холодно, пахло прелью палых листьев и тянуло свежестью с Мокрых Ялов.

— Чуете, чуете? — подняв палец, как-то даже восторженно вопрошал краснощекий, что встретил их у ветряной мельницы с группой хозяев. В сумерках большие крылья ее тихо вращались.

— Ни одного скрипа, ни стука. Прислушайтесь! — торжественно взывал умелец. — Она живая! Мы с братьями и отцом душу в нее вдохнули. А сколько сил, денег вбухали! Кто считал? Голые и босые остались. Помните?

— Так. Так, — подтвердили мужики.

— Теперь что ж она, без меня? Осиротеет, зачахнет, родная, — словно и впрямь о живом существе говорил с горечью умелец. — Заходите с Богом.

Он открыл дверь, изукрашенную полированными фи-' гурками. Внутри горело несколько семилинейных ламп и тоже чувствовалась рука мастера. Пол, стены, потолок были «расписаны» разными сортами акации, клена, дуба, бука. Налет муки вытерли, текстура древесины играла, и Нестор даже головой покачал. Это не крупорушка — прямо храм какой-то, Василий Блаженный! Вот тебе и Времьевка. Кто б мог подумать?

— Но ты же хмырь! Шкуры, небось, сдираешь с односельчан? — сказал мельнику Петр Лютый.