Виктор Ахинько - Нестор Махно

— Застрелил командира полка! Стрелил! Стрелил! — эхом шло по толпе. Взревели автоброневики и тоже отправились за всадниками. Потихоньку наладился порядок. Сев на паром, Дыбенко уехал. Настала очередь плыть и Билашу с Долженко.

— Оцэ вождь! — говорили вокруг. — Сокол!

— Э-э, стервятник. Ухлопал такого рубаку!

— Зато порядок. С нами иначе нельзя.

— А те, видал, броневички, побежали бить кадетов.

— Дура! Махновцев!

«Что творится? Жив ли Батько? Где он?» — мучил себя вопросами Билаш. Он похудел, сутулится.

Ткнулись в берег, сошли. Рядом громыхал передок трехдюймовой пушки. Солдаты плелись оборванные, многие босиком.

Уже когда ели суп на высоком правом берегу, Виктор услышал рассказ матроса, что ходил к махновцам:

— У них там Зубков такой заправляет, грузный дядя.

Билаш насторожился. Еще бы он не знал Зубкова!

Сколько раз встречались. Не захотел ни к красным идти, ни отступать. «Пепелища дедов кому отдаете?» — вопрошал.

— На мотоциклете прикатил к нам, — продолжал матрос. — А мы, едрена кость, собрались свой бронепоезд «Роза Люксембург» отправить в небо. Зубков подскочил: «Что же вы творите, хлопцы? Нам уступите. Или сами бейте по кадетам!» Куда там. Ну мы, правда, пожалели пушку, вон ту, трехдюймовку, пулеметы, муку, сало. Он телеги дал, погрузили. Молча сняли бескозырки, а тол уже под колесами. Ухнуло с громом. Плакали, гадство.

— Дёрнешь самогонки? — спросил матроса оборванец, которому он рассказывал.

— А есть?

— Мы же раньше сюда нырнули. Бабенка подала. Горит!

Матрос выпил, крякнул.

— Ага, подались мы с этим Зубковым в степь. Он, свинья, потребовал, чтоб оружие сдали ему или заняли фронт. «Кто селян будет защищать?» — рычит. А наши-то, едрена кость, уходят за Днепр. Приказ есть. Ладненько. Пили вместе с ним до двух часов ночи. Зубков в свое пузо как в бочку заливает, и хоть бы что. Согласились мы ощетиниться. А сами маракуем: где бы улизнуть? Изловчились-таки. Они вдогонку бросились, гадство. Мы по ним из «максимки». Наседают, разъяренные. Но тут, спасибо, броневички прислал Дыбенко.

— Ну а те, Саня? — оборванец налил еще по одной.

— Зубков, что ли? Туда ему и дорога, землеробу! — хохотнул матрос.

Билаш глянул на него, сжав зубы. Чай не лез в глотку. Хотелось взять карабин и пристрелить подонка. Но сколько их тут? Глупо же. Приказ получили. И дорога ли им, северянам, эта чужая степь с глиняными хатами?

Под вербой, в тени, стонали раненые. Пришел комиссар, сообщил, что сданы Царицын, Харьков и Екатеринослав. Тихонько послышалось:

— Предательство.

Спустя некоторое время (а бригада Кочергина, в которой служили рядовыми Билаш с Долженко, всё толклась на правом берегу Днепра) появилась листовка. Виктор увидел ее на столбе. Там гуртовались красноармейцы. Бросилось в глаза: «Всех лиц, именующих себя махновцами, арестовать и препроводить ко мне в штаб». Внизу подпись: «Нач. Крымской дивизии Дыбенко».

— Слышь, браток, — кто-то взял Билаша за плечо и дышал табаком. — Сиднем сидит, дундук, в Никополе, а обвиняет Махно, что тот не воюет.

Это говорил бородатый солдат с карабином.

— Они с Ворошиловым — два сапога пара, — поддержал его раненый на костыле. — Дыбенко мастер на ура брать да палить в своих.

— Они там, в Москве, специально запустили сюда Деникина! — шумели в толпе. — Чтоб его руками задушить супротивников Троцкого.

— Ворошилов — его холуй!

— Зажаждали отхватить назад Екатеринослав. А фигу не хочешь? Сколько там на днях положили нашего брата?

В таком говоре, слухах, митингах стаял июль. Билаш с раздражением' спрашивал себя, куда смотрят красные стратеги, зачем держат Дыбенко и командующего этой бестолковой армией Ворошилова? Их бездарность била в глаза. Рядом же, вот они, ходят прирожденные вожаки, не раз гнавшие белых: Василий Куриленко и Трофим Вдовыченко — земляки Виктора, тоже из Ново-Спасовки. Да и Сашка Калашников кое-что стоит. Билаш не без ревности наблюдал, как всем им дали полки. Собственно, они командовали теми же людьми, что и у Махно, а развернуться пошире не позволяли. Более того, чтоб притопить, унизить, с Куриленко поступили по-свински.

— У тебя тут полный бардак! — обвинил его Дыбенко. Лихой, он не терпел, чтобы рядом выкаблучивались еще более шустрые, к тому же бывшие махновцы.

— В чем непорядок? Укажите!

— А ты и раньше не выполнил мой приказ: ударить по белым, когда те пёрли на Токмак.

— Я же вам доносил, что нет патронов! — с вызовом ответил Василий. Он такого же роста, как и Дыбенко, но пошире в плечах, белокурый, открытый. Начдив начал «пушить» его перед строем. Виктор Билаш состоял в другом полку, но слышал, что горячий Куриленко дерзко возражал, был снят с должности и затребован в Никополь. Что его там ждало — нетрудно догадаться. Командир бригады Кочергин с комиссаром Дыбецом не хотели терять доблестного воина, перевели его к себе в штаб, «спрятали». От безделья и неопределенности Василий, попросил… расстрелять его. Дошел до ручки. Масла в огонь подливала и сестра-красавица, что крутила здесь любовь с кем попало и где попало. Из-за нее он поссорился с Махно, а теперь и тут покоя не имел.

— На тот свет успеешь, — сказали Куриленко. — Желаешь быть снова в строю? Формируй кавалерийский полк. Но… лошадей нет. Сёдел тоже. Сабель тоже. Ничего нет! А пограбишь кого — вот тогда уж точно пойдешь в расход!

Через неделю новый полк стоял у штаба бригады.

Трофим Вдовыченко и Сашка Калашников, наоборот, вели себя тихо, с начальством не задирались. Их тоже не дергали, хотя и не доверяли как бывшим махновцам.

Наконец Ворошилова с Дыбенко убрали, а всё их воинство обреченно повалило на запад. Виктор Билаш чувствовал себя жалким перекати-полем. «Ты ли это? — мучительно думалось у костра, на привалах. — Куда тебя несет и каким ветром? Где жена, мать, мечты о свободе? Чего ждешь?» Ни на один вопрос ответа не было. Оставалось лишь ловить шальную пулю. Правда, теплилась надежда, что хоть теперь-то во главе дивизии поставят кого-нибудь из его земляков, испытанных в боях, а может, вспомнят и о нем. Нет. Большевички нашли своего, хлопчика Федько. Смех да и только. Бойцы уже открыто, в строю возмущались:

— Сколько же будем удирать?

— Продали Украйину!

— Шо цэ за командиры?

Под этот шум в полках стали появляться махновские агитаторы. Они-то и сообщили о расстреле Григорьева, о том, что Батько находится недалеко и собирает новое войско. По рукам гуляли отпечатанные Гутманом листовки: «Ни шагу с родной земли!», «Коммунисты предали вас, а Махно поведет на врага».

«Уже водил, хватит», — считал Билаш. Уязвленная гордость не позволяла признаться, что предал Батьку, а тот, единственный из них, никому не подчинился и не пал духом.