Бернард Корнуэлл - Мятежник

— Могу я спросить, какого рода дело у тебя к Итану?

— Вы можете спросить, но не получите ответа, — заявила Салли почти отцовским тоном, хотя, возможно, и не сознавая этого, а потом выдернула листок бумаги из рук Бёрда и спрятала его где-то глубоко под промокшей одеждой.

На ней были два поношенных домотканых платья, окрашенных краской из ореха в коричневый цвет, два потертых передника, выцветшая шаль, изъеденный молью черный чепец и кусок промасленной ткани в качестве странной замены плаща.

В руках она держала тяжелую парусиновую сумку, и Бёрд понял, что она стояла в его гостиной со всеми своими пожитками. Единственным ее украшением являлось серебряное кольцо на левой руке, показавшееся Бёрду старым и довольно неплохим.

Салли тоже оценивала Бёрда своими полными презрения голубыми глазами, явно посчитав учителя абсолютным ничтожеством. Она развернулась, чтобы последовать за Декером на улицу, но потом помедлила и оглянулась.

— Мистер Старбак здесь?

— Нат? Да. Ну, вообще-то не совсем. Он уехал вместе с полковником. И твоим отцом.

— Далеко?

— Весьма, — Бёрд пытался удовлетворить ее любопытство со всей возможной тактичностью. — Так ты встречалась с мистером Старбаком?

— Да, черт побери, — она хихикнула, хотя и не объяснив причину.

— Он довольно мил, — добавила она неубедительно, и Таддеус Бёрд, лишь недавно женившийся, почувствовал внезапный укол ревности в отношении Старбака.

Он немедленно побранил себя за эту недостойную зависть, а потом поразился тому, как это дочери Траслоу удалось стать ее причиной.

— Мистер Старбак — настоящий священник? — нахмурилась Салли, задав этот странный вопрос.

— Священник? — воскликнул Бёрд. — Он имеет отношение к теологии, несомненно. Я не слышал, чтобы он проповедовал, но он не рукоположен, если ты об этом.

— Что значит не рукоположен?

— Это суеверная церемония, позволяющая человеку отправлять христианские таинства, — Бёрд помедлил, гадая, не смутил ли ее своим неверием. — А это важно?

— Для меня — да. Так он не священник? Вы ведь это хотите сказать?

— Не священник.

Салли улыбнулась, не Бёрду, а из-за какой-то своей внутренней радости, а потом вышла в коридор и на мокрую улицу. Бёрд смотрел, как девушка забирается в седло и ощутил себя так, будто его внезапно обожгло яростное пламя.

— Кто это был? — позвала с кухни Присцилла, услышав, как хлопнула входная дверь.

— Неприятности, — Таддеус Бёрд запер дверь на щеколду.

— Двойная работа и неприятности, но не для нас, не для нас, — он отнес свечу обратно в маленькую кухоньку, где Присцилла выкладывала то, что осталось от свадебного торжества, на тарелку.

Таддеус Бёрд отвлек ее от работы, обняв своими худыми руками и прижав к себе, недоумевая, как это ему могло прийти в голову покинуть этот скромный дом и прекрасную женщину.

— Не знаю, стоит ли мне идти на войну, — тихо произнес он.

— Ты должен делать то, что хочешь, — ответила Присцилла, ощутив, как заколотилось ее сердце при мысли о том, что ее муж может и не уйти вместе с вояками. Она любила и восхищалась этим неуклюжим и умным человеком с непростым характером, но не могла представить его солдатом.

Она могла представить военным привлекательного Вашингтона Фалконера или даже лишенного воображения майора Пелэма, или почти любого из тех крепких юнцов, что обращались с винтовкой так же уверенно, как в свое время с лопатой или вилами, но не могла вообразить на поле боя своего вспыльчивого Таддеуса.

— Мне вообще не понятно, как это тебе захотелось стать военным, — сказала она, но очень мягко, чтобы он не принял ее слова за критику.

— Знаешь, почему? — спросил Таддеус, а потом сам ответил на вопрос. — Потому что я воображал, что смогу стать мастером в военном деле.

Присцилла готова была рассмеяться, но потом заметила, что ее муж серьезен.

— Правда?

— Военное дело — это просто применение силы с помощью ума, а я, среди прочих своих недостатков, умен. И также полагаю, что каждый мужчина должен найти занятие, в котором он достигнет совершенства, и не перестаю сожалеть, что я такого не нашел. Я могу писать простую прозу, это верно, и я неплохой флейтист, но это довольно распространенные таланты. Нет, мне нужно найти стезю, на которой я смогу продемонстрировать мастерство. До сих пор я был слишком осторожен.

— Лелею надежду, что ты продолжишь быть осторожным, — сухо сказала Присцилла.

— У меня нет желания делать тебя вдовой, — улыбнулся Бёрд. Он видел, что его жена несчастна, усадил ее и налил немного вина в неподходящий стакан без ножки.

— Но тебе не следует волноваться, — объяснил он ей, — потому что всё это, смею сказать, лишь бессмысленная суета. Не могу представить, что начнется серьезная драка. Будет просто много позерства и хвастовства и много шума практически из ничего, и к концу лета мы все вернемся домой и будем бахвалиться своей храбростью, а всё останется почти так же, как теперь, но, дорогая, тех, кто не присоединится к этому фарсу, ожидает унылое будущее.

— Почему это?

— Потому что если мы не присоединимся, соседи сочтут нас трусами. Мы как люди, которые участвуют в танцах, хотя терпеть их не могут и даже не особо любят музыку, но вынуждены резво отплясывать, если хотят потом поужинать.

— Ты боишься, что Вашингтон пошлет тебе нижнюю юбку? — Присцилла задала этот уместный вопрос очень смиренно.

— Я боюсь, — честно признался Бёрд, — что окажусь для тебя недостаточно хорош.

— Мне не нужна война, чтобы убедиться в том, что ты хорош.

— Но, кажется, она всё равно будет, и твой древний муженек еще поразит тебя своими способностями. Я докажу, что могу быть Галлахадом, Роландом, Джорджем Вашингтоном! Нет, зачем так скромничать? Я стану Александром!

Своей бравадой Бёрд вызвал смех новобрачной, и тогда он поцеловал ее, дал ей в руки стакан с вином и заставил глотнуть.

— Я буду твоим героем, — заявил он.

— Мне страшно, — сказала Присцилла Бёрд, и ее муж не понял, говорит ли она о том, что готовит эта ночь, или о том, чего ожидать от всего лета, поэтому он просто взял ее руку и поцеловал, обещая, что всё будет в порядке. А в темноте всё стучал дождь.

Когда поезд с лязгом и свистом остановился и предохранительная решетка локомотива замерла всего в двадцати шагах от проделанного Траслоу разрыва в пути, начался дождь. Ветер, наполненный дождем, относил дым из высокой выпуклой трубы в сторону реки. Паровоз издал короткий свисток, а потом люди Траслоу выволокли двух машинистов из кабины.

Старбак уже вернулся к мосту, чтобы прокричать об этих новостях полковнику, который, стоя около реки в шестидесяти футах ниже, требовал объяснений, с какой стати появление поезда задерживает разрушение моста.