Георгий Егоров - Солона ты, земля!

Настя успела вовремя.

Омск гудел, как растревоженное осиное гнездо. Красная Армия была на подступах к столице Верховного правителя. Десятки эшелонов с беженцами, с казенным имуществом ежедневно отходили на восток. На вокзале была неимоверная давка.

В этот день в конце октября поручик Семенов вернулся домой рано.

Он торопливо скинул шинель, сел за стол. Достал бумагу, стал быстро писать:

«Здравствуй, Наташа!

Очень тороплюсь. Через час зайдет мой товарищ. Он сегодня едет в Каинск, в штаб уполкомвойска, и зайдет к тебе. Хочется поделиться с тобой мыслями.

Когда я месяц назад заезжал к тебе из Камня с направлением в резерв Ставки Верховного правителя, я и понятия не имел, что меня ожидает в Омске. Оказывается, Большаков спровадил меня сюда за неблагонадежность. Сразу же меня стали фильтровать через свои решета всяческие комиссии и отделы, допрашивали, выясняли. Какой он все-таки мерзавец, этот Большаков! Но ни у него, ни у этих комиссий никаких улик против меня не было. Да их не могло и быть, ты это знаешь… Вот если бы сейчас… Сейчас — другое дело.

Наташенька, это письмо, как только прочтешь, сразу же сожги. Немедленно!

Офицер, который принесет тебе это письмо, — мой хороший друг. Поэтому я не боюсь посылать с ним свои мысли. Он помог мне отделаться от этих комиссий. А потом, когда меня назначили командиром взвода в 43-й Сибирский стрелковый полк, он свел меня с хорошими товарищами из солдат. Один из них, унтер, оказался из Алтайской губернии. Стал часто заходить ко мне. Расспрашивал, как живут его земляки, много ли там восстало сел, как с точки зрения военного искусства повстанцы организовали свои действия. Всем интересовался. Понимаешь, малограмотный мужик, а удивительно умный. Эти беседы у нас часто переходили в споры на политические темы. Когда я ему однажды сказал, что лозунг большевиков «Вся власть рабочим и крестьянам!» — просто-напросто заигрывание с мужиком, что ни рабочие, ни крестьяне управлять государством не смогут, что, кроме депутатов, нужны еще научные и инженерные кадры, знаешь, что он мне ответил? Говорит, те интеллигенты, которые не на словах, а на деле за свой народ, те останутся с большевиками, а других наймем за деньги (так и сказал «наймем», умышленно проговорился — потом уже сказал мне об этом). Не пожалеем, говорит, денег. А потом — своих выучим.

Вот так придет этот унтер, разбередит мне душу и уйдет. А я потом хожу до полночи, думаю.

Потом как-то принес тоненькую брошюрку, напечатанную на папиросной бумаге, — «Государство и революция» Ленина. Прочитал я ее. Теперь хоть знаю, чего они хотят, эти большевики.

А в унтера я буквально влюбился. В нем много самобытного, от земли идущего.

Он почти всегда говорит человеку в глаза то, что о нем думает. Недавно мне сказал: ты, Петр Алексеевич, может, думаешь, ежели перешел к нам, так мы тебе полностью и доверяем. Ты уж, говорит, извини, но сомневаемся, как бы ты обратно не переметнулся. И еще у него есть странность — издеваться над моей чистоплотностью. Обязательно окурок бросит на пол…

Зачем я тебе обо всем этом пишу? (Я имею в виду не окурок.) Наш с тобой разговор — во время моего приезда к тебе — не выходит у меня из головы. Ты во многом права, конечно, особенно в том, что мы живем в такое время, когда каждый человек должен сделать выбор — или там, или тут. Середины быть не может. И я, как видишь, выбор сделал. (Я тебе пишу это все, чтобы ты не считала больше меня идейно чуждым человеком.)

Ну ладно, Наташенька, кончаю. Товарищ уже пришел с чемоданом. От меня отправится прямо на вокзал.

Наташенька, милая! Уже прошел целый месяц. Я жду твоего ответа. Пойми, я не могу без тебя жить. Те два дня, которые я провел с тобой, для меня — самое светлое воспоминание в жизни. Мы с тобой так близки, хотя нас разделяет большое расстояние. Если не сможешь написать, передай через моего товарища, который привезет это письмо, хотя бы одно слово.

Целую тебя.

П. С.

30 октября 1919 г.».

Проводив товарища на вокзал, Семенов стал собираться в депо на собрание. В дверь постучали.

— Войдите.

На пороге выросли унтер-офицер Карпенко и младший унтер Меншиков.

— Петр Алексеевич, — сразу же заговорил Карпенко, — только что получен штабом, приказ о переброске полка на Барнаул. Грузиться в эшелоны завтра утром. Как ты смотришь на это дело?

Карпенко прямо в шинели уселся на заправленную белой простынью кровать.

— Может, ты сядешь на стул?

— А что? A-а, простыня. Ничего, ты отвыкай от буржуйских привычек спать на белоснежной постели… Ну, так что будем делать? — повторил он свой вопрос, поудобней усевшись на койке.

Семенов чуть улыбнулся настойчивой бесцеремонности гостя, потом нахмурился, задумавшись над сообщением.

— Мне кажется, — продолжал унтер, — что нам всем надо разойтись сейчас же по ротам и к утру поднять полк.

— Бунтовать?

— Да. Откажемся грузиться в эшелоны.

Семенов, заложив руки за подтяжки на груди, долго шагал по комнате. Остановился.

— Один наш полк отправляют?

— Нет, кажется, еще сорок шестой.

Поручик снова зашагал. Карпенко с Меншиковым провожали его взглядом по комнате. Унтер не вытерпел:

— Ты долго еще будешь мельтешить, может, нам с Иваном выйти покурить?

Семенов невидящими глазами посмотрел на Карпенко, подошел к нему.

— По-моему, товарищи, поднимать полк — бессмысленное дело.

— Почему? — удивился Меншиков.

Карпенко вскочил с кровати.

— Ну, ты брось это! — сказал он грубо. — Если ты не хочешь, то мы сами поднимем.

Вступился Меншиков:

— Почему ты считаешь, что нельзя сейчас поднимать?

Да просто потому, что дело бессмысленное. В городе много войск, фронт близко, взбунтовавшийся полк сразу же окружат, наведут на него артиллерию и заставят вложить оружие. Сопротивление в такой обстановке бесполезно. Вы согласны со мной, товарищи?

Карпенко подумал, посмотрел на Семенова, потом на Меншикова. Тот хмуро подтвердил:

— А ведь Петр Алексеевич правильно говорит.

— В том-то и дело, что правильно, — Карпенко в сердцах плюнул, бросил окурок на пол и вышел из комнаты.

…Полк прибыл на станцию Поспелиха Алтайской железной дороги 12 ноября. И сразу же ему был вручен приказ двигаться на Мельниково. Офицерам подали верховых лошадей, солдаты рассаживались на подводы. За селом Семенова, державшегося обособленно от других офицеров полка, кто-то окликнул. Он придержал свою лошадь.

— Судьба никак не хочет развести нас с вами, поручик.

В подъехавшем офицере Семенов, к удивлению своему, узнал Большакова.

— Вы, подполковник, какими судьбами к нам попали?

— Назначили помощником командира полка.