Георгий Егоров - Солона ты, земля!

Федор не стал дослушивать рассказ старика. Время приближалось к утру. Надо было возвращаться.

К штабу своего полка он добрался, когда кругом посерело. Он заглянул в пригон, где стоял его любимый боевой конь, посмотрел, хорошо ли следит новый связной за конем. После ранения Василия Егорова в Павловске Федор взял к себе Григория Новокшонова, молчаливого, но добросовестного и храброго парня, с которым еще летом гонялся за отрядом милиционеров Яшки Терехина.

В кормушку, видно, только что был засыпан овес, и конь аппетитно хрумкал. Узнав хозяина, он умным глазом покосился на него, тихо заржал. Этого коня подарил Федору в Мезенцеве крестьянин. Привел под седлом к штабу, протянул повод.

— Бери, командир, в подарок этого дорогого мне коня, больше нечего подарить тебе за наше спасение.

Конь был на редкость неказист — длинноухий и какой-то дикой масти: пегий — белое с красным. Стоявший здесь помощник комиссара Субачев съязвил:

— Ты что, дед, надсмехаться вздумал над нашим командиром? Должно, самого уродливого коня в селе выбрал.

Хозяин обиделся.

— Ты, парень, ежели не разбираешься в конях, то не встревай в разговор.

— Чего уж тут разбираться! Привел какого-то переродка бычиной масти и хочешь всучить за доброго коня.

— Я вам не продаю коня — и ни за какие деньги не продал бы — дарю от души, а ты такое говоришь…

Федор, с любопытством рассматривавший коня, подошел к старику.

— Так, кажешь, добрый конь?

— Всю жизнь помнить будешь. Умный, как человек. Будут рваться снаряды — ухом не поведет. — Передавая повод, дед стряхнул навернувшуюся слезу.

И действительно, добрым словом поминал Коляда того мужика — конь незаменим. В любом бою под пулями и снарядами спокоен. Правда, в освобожденные села Федор предпочитал въезжать на вороном красавце, а в бою бывал только на пеганке, которому с легкой руки Субачева прилипла кличка Конь Бычьей Масти.

И сегодня предстоял самый тяжелый бой, может быть, целый день не придется слезать с седла. Федор огладил своему боевому другу холку, почесал за ухом.

— Ешь. Гарненько ешь. Важный день наступает.

Здесь, в конюшне, и нашли командира полка Тищенко и Иван Буйлов.

— Ты что, Федор Ефимович, как тот князь Олег, который в старину с конем прощался, — улыбнулся Буйлов.

— Я не прощаюсь, а договариваюсь з ним, щоб сегодня у бою не бросать друг дружку, — в ответ улыбнулся Федор. — Полк готов?

Буйлов мгновенно сбросил улыбку.

— Так точно, готов.

— Подавай команду трогать.

Вышли в ограду. Было уже совсем светло. Подошел Данилов.

— Ты зря, Федор, не спал сегодня ночью, — День будет трудным, а ты с такой тяжелой головой.

— Пошто ты решил, Аркадий Николаевич, шо у мэнэ тяжелая голова? Мабудь, вона за эту ночь, наоборот, просветлела…

Большаков дрался храбро. Командир полка, раненный вчера шальной пулей в руку, ускакал в ночь с эскадроном охраны на станцию. Полк был полностью оставлен поэтому на него. Полторы тысячи человек, два орудия и около сорока пулеметов! Таким количеством он еще никогда не командовал. Поэтому он, не обращал внимания на опасность, сам ходил по окопам, в трудные минуты ложился за пулемет и косил наступающие партизанские цепи. Вчера ночью в затишье наткнулся на двух солдат, читавших при свете цигарок воззвание командира 7-го партизанского полка. Он тут же собрал роту и на глазах у нее застрелил обоих солдат.

Весь день 15-го ноября был тяжелым. На рассвете в правый фланг полка ударил подошедший со стороны Долгово 7-й полк «Красных орлов». Его узнал Большаков в бинокль по командиру, шедшему в атаку впереди на пегом коне — всадник, знакомый по многим боям. Узнал он и своего шурина Ивана Буйлова, скакавшего на левом фланге. Партизанам удалось потеснить правый фланг 43-го полка. Но Василий Андреевич приказал повернуть все орудия и пулеметы против наступавших и открыть огонь. Атака была отбита.

Затем командовавший операцией генерал Степняк приказал обоим полкам идти в атаку. После короткой интенсивной артподготовки полки под прикрытием пятидесяти пулеметов по всему фронту, подковой охватывавшему Солоновку, пошли в наступление. Но атака не дала желаемых результатов. В самый кульминационный момент Большаков вынужден был часть пулеметов и правофланговый батальон повернуть против возобновивших наступление партизан 7-го полка. Тут же донесли Василию Андреевичу, что и 46-й полк повернул орудия и пулеметы на свой левый фланг, откуда повели наступление два партизанских полка (как он после узнал —4-й и 11-й). Пущенная в обход села кавалерия была встречена неисчислимой массой партизанской конницы, скакавшей по степи на разномастных лошадях с гиком и свистом. Кавалерия вынуждена была повернуть обратно и укрыться в бору.

Большаков чувствовал, что три полка, державшие оборону в Солоновке, выдыхаются. По спадшей активности стрельбы он догадывался, что у них на исходе патроны.

Еще одно усилие — и они будут смяты. Солоновка будет взята. Но в это время (как доложили Большакову) 6-й Кулундинский полк, громивший в Новичихе и Малышевом Логу тылы 43-го и 46-го полков, прорвал фронт и с большими трофеями вошел в Солоновку.

К вечеру теплый снегопад сменился морозом. Оба полка, лишившиеся в Мельникове и Малышевом Логу теплого обмундирования, остались в летнем. Солдаты дрожали от холода. К вечеру 7-й полк снова пошел в атаку. Эскадроны вел сам Коляда. В сумерках Большаков в бинокль отчетливо видел его пегую лошадь, далеко вырвавшуюся вперед. Он оттолкнул пулеметчика, повел огонь сам, целил по Коляде. Очередь… вторая… третья… Стиснув зубы, он пристреливался. Еще одна очередь — конь упал. Коляда вскочил и, размахивая шашкой, продолжал бежать вперед. Видно было, как поблескивала на нем кожанка. К нему подскакал ординарец с запасным конем. Коляда вскочил в седло. Лава конников, ни на секунду не останавливаясь, мчалась дальше. Коляда снова вырвался вперед. Он уже близко.

— Пулеметы! — закричал Большаков. — Огонь!

Бившие до этого короткими очередями, пулеметы ударили взахлеб. Лава смешалась, начали падать кони, люди. Большаков хладнокровно навел пулемет на оторвавшегося от эскадрона всадника, резанул. Конь на полном скаку грохнулся о землю. Сбившиеся было в кучу конники, увидев упавшего командира, начали нахлестывать лошадей, но пулеметы выкашивали всадников ряд за рядом, как траву. Нескольким из них все-таки удалось проскочить пристрелянную черту, но Большаков меткими очередями поснимал их всех.

— Не подпускать к нему никого! — кричал он пулеметчикам, большинство которых заменили офицеры.

Конная лава, неся небывалые потери, откатилась. Но из-за спин конников поднялась пехота.