Георгий Егоров - Солона ты, земля!

— На тырло ходим в Петуховку, девок отбиваем у петуховских парней.

— Комсомольцев много среди вас?

— Да есть. Десятка полтора наберется.

— Групкомсорг есть?

— Был. Позавчера уехал. Срок его работы кончился, подался домой. Нового еще не выбрали…

На второе была гречневая каша с кусочками свиного сала. Каждый подходил к поварихе, и та щедро накладывала. Потом кричала:

— Кому добавок?

Данилов облизал ложку, бросил ее в котелок, повалился на бок.

— Благодать здесь у вас. После работы, такой вот, физической, все так вкусно и так хорошо. — Он полежал немного, наслаждаясь. Вдруг задумался. Потом сказал — А вот Плотников в двадцатом году говорил: не пойдет мужик в коммуну, никогда не будет он в артели работать, а только на своем собственном дворе, на своем собственном загоне. А ведь пошел! Видите, как хорошо артелью-то работать… Жаль, такой умный человек Филипп Долматович Плотников, а оказался не дальновидным. Мне очень жаль… — Опять помолчал. Довольно долго молчал, наверное, думал о Плотникове. Потом сказал уже обычным своим деловым тоном — Вот что, Серега. У тебя сколько инструкторов в райкоме? Три? Прикомандируй одного из них сюда напостоянно, до окончания строительства. Пусть будет, так сказать, освобожденный комсорг райкома на межколхозной стройке…

Не любил Аркадий Николаевич, когда в район приезжало краевое начальство, особенно второстепенное. Пользы, как правило, мало, а хлопот ненужных — хоть отбавляй. Начальство почему-то считает, что его надо обязательно встречать, сопровождать, показывать ему все, давать пояснения. И делать это должен непременно первый секретарь. В то же время ни одного вопроса, выходящего за пределы компетенции райкома, это начальство обычно решить здесь, на месте, не может.

Данилов только что вернулся из такой поездки по району. День проездил экскурсоводом, показывая поля, поясняя. Никаких существенных замечаний начальство не сделало, да и едва ли могло бы сделать их — кабинетное оно, далекое от земли, от людей, хотя и помогает заведовать сельскохозяйственным отделом крайкома партии. А приехало в район не иначе как по указанию Коротилова после того телефонного разговора — вредительские действия секретаря райкома искать.

Так думал Данилов, просматривая материалы к предстоящему заседанию бюро. Члены бюро рассаживались, вполголоса переговаривались. На стуле сбоку стола первого секретаря, где обычно сидит предрика, разместилось само краевое начальство — моложавое, с голубыми и чистыми, как у младенца, глазами. Оно с любопытством новичка крутило головой, рассматривало членов бюро, работников аппарата райкома.

Заместитель заведующего сельхозотделом крайкома Дыбчик относился к категории людей бездумных, людей-исполнителей. Это Данилов определил сразу. А как понял — так Дыбчик перестал для него существовать, и как начальство, и как человек.

— Все в сборе? Будем начинать?.. Какие мнения по повестке?

— Утвердить, — сказал Старотиторов.

— Приглашенные по первому вопросу здесь? Пусть заходят.

Первым был вопрос о проверке партдокументов в первичной парторганизации Петуховского сельсовета.

Пожалуйста, кивнул Данилов в сторону заворга, — докладывайте.

Сухой, подвижный заворг, с длинным тонким носом, вскочил, подошел к столу, за которым сидели члены бюро, быстро разложил бумаги.

— В первичной партийной организации Петуховского сельсовета, — торопливой скороговоркой начал он, — насчитывается тринадцать членов партии и два кандидата. — Он посмотрел на Данилова, потом быстро на Дыбчика, словно проверяя на них правильно ли он говорит. Зная, что Данилов терпеть не может многословия, сразу же перешел к чтению анкетных данных. Он докладывал не только послужные списки, но и перечислял всю родословную коммуниста: чем каждый из его близких и дальних родственников занимается сейчас и чем занимался раньше. Данилов слушал внимательно, хотя хорошо знал все это, знал и людей, большинство из которых были участники гражданской воины. Заворг читал монотонно. И вдруг:

Мокрошубов Тихон Иванович, — повысил вдруг голос заворг. У него обнаружены два несоответствия партийного документа с данными отчетных карточек ЦК.

Члены бюро сразу насторожились, поднял голову и прислушался Дыбчик.

Первое несоответствие: год рождения в партбилете не соответствует году рождения в данных отчетных карточек ЦК. Здесь стоит тысяча восемьсот восемьдесят пятый, а там значится восемьдесят третий. И второе: год вступления в партию в партбилете тысяча девятьсот двадцать четвертый, а по учету — двадцать первый. И еще. В комиссию поступили сигналы на Мокрошубова, что он помогает своей кулацкой родне, поддерживает с ними постоянную связь. — Заворг сложил дела и сел.

Члены бюро повернулись к сидевшим вдоль стены коммунистам Петуховского сельсовета. Сергей тоже глянул. И первое, что ему бросилось в глаза, это руки. Тринадцать пар рук, как по команде, сложенные на коленях. Заскорузлые, загрубевшие от работы руки исконных хлеборобов. Которые же из них Мокрошубова? Вот в центре сидит председатель Совета Нефедов. Пальцы у него покрыты черным налетом — профессия кузнеца на всю жизнь оставила отпечаток. Вот чьи-то еще — не ладони, а подошва, с детства не знавшая обуви, потрескавшиеся, с въевшейся навечно чернотой. Рядом — тщательно вымытые, но так и неотшорканные, все в ссадинах и старых рубцах.

— Товарищ Мокрошубов, объясните, как это все могло случиться? — спросил Старотиторов.

Руки в ссадинах расцепились. Сергей посмотрел на лицо их хозяина — пожилой мужчина, с насупленными бровями. Глаза под этими бровями — если присмотреться — беспомощные и бесхитростные. Он поднялся и стоял долго молча.

— А я не знаю, — наконец произнес он сипло, — не я же писал все это.

— Как же вы не заметили такого несоответствия? — спросил Корчагин, пристально глядя на Мокрошубова.

— А откуда мне известно, как там написано. У меня-то все правильно. А там мне неизвестно.

Корчагин удовлетворенно кивнул головой. И тут же спросил:

— А насчет кулацкой родни — тут говорил товарищ — как это понимать? Объясните, пожалуйста.

— Родня родней, а я при чем, — так же сипло и неторопливо ответил он.

— Говорят, что вы поддерживаете связь и помогаете кулацкой родне, — уточнил Корчагин. — Кто у вас в родне раскулачен?

Мокрошубов обвел всех за столом тоскливым, замученным взглядом.

— Шурин у меня раскулачен. В Нарыме он.

— Ну, и какую связь вы с ним поддерживаете?

— А никакой.

— Почему же тогда пишут в комиссию?

Мокрошубов не находил место рукам. Наконец спрятал

их за спину. Пожал плечом.

— Не знаю.