Георгий Егоров - Солона ты, земля!

— Как ваш? — не понял Сергей.

— Из нашего колхоза, из «Красных орлов».

— Райком что, купил его у вас?

— Купил! — Гладких свистнул в бороду. — Приехал Переверзев, приглянулся он ему и забрал.

— Просто так взял и забрал?

— Да почитай, что задарма. Конюх райкомовский пригнал какую-то клячу взамен. Вроде бы голова на голову сменялись. А та кляча давно уже сдохла. Без зубов оказалась. На ней, должно, еще в партизанщину ездили — давнишняя была.

— Но это же нарушение Устава сельхозартели! — возмутился Сергей.

— Нарушение… Кому нарушение, а кому и нет. Ежели, к примеру, я с колхозного покосу копешку сена накосил своей коровке — это нарушение. А ежели секретарь райкома колхозного производителя забрал, — это не нарушение, это законно. Так оно, Григорьевич, повелось при новых-то руководителях после Аркадия Николаевича-то. Все время вспоминаем его. Как соберемся бывшие партизаны, так об нем речь. Душевный был человек. Где он теперь, не знаешь? Уж не посадили ли?

— Чуть было не посадили прошлой зимой.

— Все-таки хотели?

— Хотели. Но у него с сердцем плохо стало, пуля подошла вплотную. Вечером шел с партийной конференции, не дошел до дому, упал. Без сознания увезли в больницу. Его дома ждут, чтобы арестовать, а он в больнице уже на операции. Чуть ли не полгода пролежал после операции. А потом начальника управления НКВД Заруцкого посадили самого как врага народа.

— Ну, и где он теперь? — спросил Гладких. — Поправился?

— Поправился. Директором курорта сейчас. Есть такой курорт Карачи.

— На курорте, стало быть, живет? — спросил кто-то.

Гладких подставил Сергею свою цигарку, чтобы он прикурил, а сам буркнул:

— Кому курорт, а ему, может, хуже каторги.

— Оно конечно.

Сергей затянулся самокруткой. Горьковатый привкус махорки, от которой он за время городской жизни отвык. Знакомо прощупывались сквозь бумагу крупинки рубленных корешков. От махорочного дыма по-особенному приятно щекотало в носу. Так в первый весенний день раздирает ноздри свежий воздух, переполненный ароматом лопающихся почек. Он всегда вызывает брожение в крови и всегда напоминает молодые годы, первые прогулки с девушкой в лесу. Многое напоминала и Сергею эта самокрутка.

Неловкую длинную паузу прервал Катин отец.

— Стало быть, ты курс науки уже прошел? — не то спросил, не то подытожил он. — В райкоме теперь работаешь?

— Да, — кивнул Сергей.

— Моей Катерине еще три года учиться.

— А где она учится? — не глядя на собеседника, словно между прочим, спросил Сергей.

— В Барнауле, на учительницу.

Сергею сразу полегчало, хотя он ни за что бы себе не признался в этом.

— Летом приезжала на каникулы — не узнать. Совсем городская!

— А из ребят, сверстников моих, кто-нибудь остался?

— Да, почитай, никого. Все разъехались на учебу. Федора Лопатина, конечно, помнишь?

— Ну, как же!

— Он все рекорды у нас ставил. А потом мужики на отчетном собрании спросили у него: а где твой хлеб? Рекорды, мол, ставишь, а хлеба колхозу не даешь. Ты, дескать, получай не по пятьдесят центнеров, а по двадцать да со всей бригадной площади, вот тогда мы тебе спасибо скажем.

— Аркадий Николаевич об этом и говорил, — подтвердил Сергей. — Рекорды, говорил, дело хорошее, но рекорды должны быть не ради рекордов, а ради хлеба.

Правильно он говорил. Мы так и сделали. Отдали Лопатину бригаду и говорим: собери по двадцать центнеров — на руках будем носить. И что ты думаешь? Собрал стервец! Двести тридцать пять гектаров в бригаде. Собрал в среднем по девятнадцать центнеров! Одна его бригада дала столько же, сколько остальные две!.. Ух и горяч же он до работы! Никому покою не дал за всю зиму, не говоря уже о лете. И ведь работают у него люди. Не разбегаются от него. Азарт какой-то появляется у всех, глядя на него. Так хорошо пошло у него дело!..

— Как он вообще живет?

— Ничего. Женился в прошлом годе.

— На ком?

— Да тут приезжали к нам из Средней Азии… Посмотреть да поучиться у нас. Так вот среди них была девчушка-агроном. Четыре дня всего и пожила-то, а вот обратала парня, как норовистого скакуна. Зимой уговорил Кульгузкина послать его туда, в Туркмению ихнюю, за опытом. Ну и привез оттель жену, эту самую агрономшу. Живут теперь. Ничего вроде живут, как и все люди.

— Во-он что-о… — Сергей покачал головой и почему-то подумал о Кате: как она теперь устраивать будет свою жизнь?..

Сергей Новокшонов приехал в Петуховку проводить колхозное собрание. К удивлению петуховского начальства, он не ходил по фермам, не осматривал с деловитым видом посевной инвентарь, не нюхал усердно и не пробовал на зуб семена из колхозных сусеков. Он просидел чуть не до вечера около сельского Совета, разговаривая с мужиками о колхозных делах. Сюда, прослышав о его приезде, прибежал к нему отдувающийся, красный Кульгузкин, До самого начала собрания вертелся на сутунке, настороженно поглядывая на завагитпропом — уж больно непривычно было, чтобы ответственный работник райкома так вот сидел на бревнах полдня и не строжился, не требовал каких-либо данных и вообще вел себя не как начальство. А то, что недавний комсомольский секретарь теперь стал уже начальством, Кульгузкин опытным глазом определил по рысаку — кому попало Переверзев своего выездного не даст!

С наступлением сумерек пошли в клуб. Дорогой Кульгузкин оглянулся — достаточно ли далеко отстали мужики — доверительно сказал:

— С Федором-то Лопатиным у нас промашка произошла.

— В чем?

— Неустойчивым оказался. Не того мы выбрали в герои-то.

— То есть как не того?

Кульгузкин развел руками:

— А вот так. С правлением не считается, председателя в упор не замечает. Признает только райком и то не весь, а лишь самого Переверзева.

— Сами виноваты. Не надо было распускать вожжи…

— Так оно бы не распустил, ежели б они у тебя были в руках, эти вожжи-то. А то он и погладиться не дается.

— Переверзеву об этом говорили?

— Да как-то оно вроде бы неудобно жаловаться. Вот я и хотел попросить, чтобы поговорили с Павлом-то Тихоновичем. А то он больно уж крут. Скажешь да не ко времени, не угодишь. А вы там постоянно вместе, можете к, слову вставить. А оно, знаете, слово, сказанное к месту, большой вес может иметь… А ежели еще сказать между ними, так он и в семейной-то жизни плохо живет.

— Как это понимать? — чувствуя привкус махровой кляузы, сухо спросил Сергей.

— Да вот так, э-э-э… — Он, видать, забыл (а скорее всего, не знал) имени и отчества Сергея, помялся и перешел на официальное обращение — Э-э, товарищ Новокшонов, замечаю: жена его, а наш агроном, заплаканная ходит иногда. С чего бы это ей плакать-то? Стало быть, нелады в семье-то. Я, правда, никому — ни-ни. Ну, а себе на уме держу все это…