Георгий Егоров - Солона ты, земля!

— Что у вас с ним было? — резко спросил он. Лада испуганно отшатнулась, непонимающе заморгала. Сергей допытывался — Ну, до чего ваша любовь дошла? До какой степени вы… ну, это самое?

Лада, прикусив пальцы, жалобно смотрела на мужа. И эта ее беспомощность, ее умоляющий вид еще больше разозлили Сергея.

— Ну?!

Лада затрясла головой.

— Что ты, Сережа! О чем ты спрашиваешь? Мы с ним даже не разговаривали ни разу…

— Как не разговаривали?

— А никак не разговаривали.

— Не понимаю.

— Не разговаривали, Сереженька, никак, — заглатывая концы слов, торопливо заговорила она. — Он просто приходит и смотрит… Каждый вечер молчком… Ползимы глаз не спускает…

— Ну, а ты-то при чем? Разве он один смотрит, разве он первый?

Еле сдерживаемый остатками рассудка и воли, он, чтобы не нагородить глупостей, опрометью выскочил из дома, хлопнув дверью.

Шумит степь весной! Тут и заливистый звон ручейков, и басовитое журчание крошечных водопадиков на промоинах, шорохи выпрямляющей травы и еле различимый, далекий свист торопливых утиных крыльев в темном вечернем небе, глухой стон выпи на болоте и задавленное расстоянием едва слышимое уханье филина в невидимом перелеске. Все это сливается в равномерный глухой гуд, и кажется он, этот гуд, протяжным вздохом пробуждающейся земли.

Сергей слушал степь чутко. Иногда он даже останавливал лошадь — чтобы чавканье копыт не мешало. Сидел в седле замерев. Слушал, как дышит земля, как от нее исходит дурманящий своей первобытной чистотой дух, как радуется приходу весны все кругом. И вдруг все кругом померкло — неожиданно, приступом подкатила горечь. Два месяца уже вот так. Казалось бы, ни с того ни с сего разойдется мгновенно по телу желчь, защемит сердце. И сразу перевернется весь мир, потускнеет. В такие минуты жена его из обаятельной, милой превращается в хитрую, распутную девицу, а он сам — в несчастного, обманутого мужа- рогоносца.

Знал, что во многом он не прав по отношению к жене, во многом его претензии надуманы, незаслуженно оскорбительны для Лады. Но если внешне он кое-как сдерживался, не подавал жене вида, то мысли, скользкие, гаденькие, обуздать не мог.

А сегодня он вдруг по-другому посмотрел на жену, почему-то показалась она ему такой же несчастной, как и он. Вспомнил ее притихшую, смирную, и стало ее жаль. Впервые по-настоящему жаль. Конечно, она не виновата в случившемся — ведь она же не хотела этого! Виноват, конечно, он. Виноват, что понадеялся на ее самостоятельность, виноват, что мало (все-таки действительно очень мало!) уделял ей внимания, виноват, что оставил ее одну наедине с ее свободным временем — а она же ничегошеньки еще не умеет и не знает в жизни! Разве трудно оступиться такой, как она! И тебе ли не знать девичьи сердца? Ведь еще не так уж давно ты сам бесцеремонно входил и выходил из них, не задумываясь о последствиях. А теперь семейную жизнь ты хочешь строить по- новому, по-современному. Так начинай с себя… Ну, ничего, с сегодняшнего дня надо по-настоящему забыть все прошлое. А, собственно, что забывать-то? Ничего же не было… А ты помнишь, в который раз принимаешь такое решение?.. Ну, это не беда… Вода вот уходит с полей — это беда. Неужели нельзя ничего придумать, чтобы не упускать ее в овраги? Ведь это же хлеб, прямехонько, чистоганом хлеб уходит с полей, чуть ли не килограмм на килограмм… А честно ли, все ли рассказала она тебе? А может, это совсем не так было, как она говорит… Ну, вот, ты опять за старое. Она же могла совсем тебе не говорить о случившемся, и ты бы знать не знал ничего… Правильно. Все-таки она молодец!..

Конь шагал размашисто, поматывая головой, словно и он был рад весне, журчанию ручейков и прорвавшемуся наружу черноземному запаху, рад наконец-то принятому хозяином твердому решению покончить с самоедством…

В сгущающихся сумерках послышалось тарахтенье ходка — легкое, слаженное постукивание смазанных колес. Оно приближалось быстро — человек ехал, видать, убористой рысью. Наконец, на пригорке вырисовалась дуга с конской головой. Через минуту ходок поравнялся с Сергеем.

— Тпру-у! — натянул вожжи седок, приглядываясь к верховому. — Никак Сергей Григорьевич? — воскликнул он. Выпрыгнул из ходка.

Сергей тоже узнал председателя петуховского колхоза «Красные орлы» Кульгузкина. Когда-то Данилов сказал, что Кульгузкин куда гибче и податливее Пестрецова. Сейчас все чаще Сергей вспоминает эти слова.

— Здравствуйте, Сергей Григорьевич, — протянул тот руку слезавшему с седла секретарю райкома. — Поля наши осматривали?

— Да. В «Светлом пути» был и на ваши поля заехал.

— Хорошо тает, дружно. Воды ноне много. Хлебом засыпемся.

— Воды-то много, да уходит она с полей.

— Это тоже вы правильно заметили. В лога уходит, — поспешно согласился Кульгузкин.

— А ничего нельзя, Михаил Ксенофонтыч, придумать, чтобы задержать ее?

Кульгузкин замахал руками.

— Что вы, Сергей Григорьевич, нешто такую махину удержишь! Это ежели бы в русле она была, тогда другой разговор. Можно было бы плотину построить. А тут ведь по всей степе она.

— Да-а, — протянул неопределенно Сергей. — А что если попробовать мелкие запруды сделать, а? Легкими снегопахами побороздить по косогорам, а?

— Можно пробороздить для пробы. Только мэтээс не согласится зряшную работу делать.

— При чем тут эмтээс. Если колхозу надо, эмтээс сделает — не все ли равно, за что ей натуроплату получать.

Кульгузкин мялся.

— Ей-то все равно. А вот колхозу…

— А что колхозу?

— Лишняя-то работа вроде бы ни к чему она.

— Она не будет лишней, окупится.

— Это, конешно. Вы зря советовать не станете. Только кто его знает, что из этого выйдет…

Сергей понял, что разговор ничего не даст, — не с тем председателем затеял. Кульгузкин на риск ради эксперимента не пойдет. Сухо попрощался, вскочил в седло. У него закипела злость на этого трусливого, осторожного человека. «Ему же хочешь сделать лучше, а он крутится, извивается, как уж под вилами, будто его толкают на преступление, — Сергей сердито огрел плетью лошадь и та, сбившись с ноги, перешла было на галоп, но он попридержал на крупной рыси. — Пестрецова бы сейчас, — подумал он. — Тот бы что-нибудь присоветовал».

Домой Сергей приехал затемно. Глянул — в кабинете Первого свет. Передал лошадь конюху, направился в райком.

Геннадий Михайлович Шатров разговаривал по телефону. По тому, как он, подобрав под стул ноги, повернулся лицом к телефонному аппарату, с подчеркнутым вниманием слушал и согласно кивал головой, Сергей понял, что секретарь разговаривает с начальством.

— Да, да… правильно… мы тоже думали об этом, но, понимаете, как-то не решались сами-то…