Георгий Егоров - Солона ты, земля!

— Разве можно оставлять его на поле…

— По колоску выдергаем!

— Лопатину надо окорот дать! — вырвался женский голос.

— Знамо, первым делом — он голова.

— Мы дергать пойдем, а он глотку заливать будет…

— Да с бабами валандаться…

Новокшонов снова поднялся. Председательствовавший мужчина со шрамом насилу установил тишину.

— Что касается председателя, — сказал негромко Сергей Григорьевич, — решайте сами. Вы его выбирали, вы его можете и снять. Райком не возражает. Дело ясное — Лопатин не оправдал вашего доверия, колхоз завалил.

— Правильно! Уволить!

— Чего с ним нянчиться!..

— Половину колхоза пропил.

— Голосуй, чего стоишь, раскрылился.

Председательствовавший постучал карандашом по столу, призывая к порядку.

— Поступило предложение: снять Лопатина с председателей. Другие предложения есть? Нету? Голосую, кто за? Против? Нет. Единогласно.

— Во, жизнь пошла…

— Меняем председателей, как цыган коней.

— Никак Лопатина уже третий раз снимаем?

— А выбрать никак путевого не можем.

— Может, райком нам пошлет кого? — несмело выкрикнул кто-то, но другой приглушенный голос со вздохом возразил:

— Сколько их перебывало, этих привозных-то, а толку нет, чужие они.

Новокшонов опять поднялся. Все притихли в ожидании, что он скажет.

— Я могу от имени райкома посоветовать кандидатуру товарища Пестрецовой.

— Анну Пестрецову?

— Ну-у! Тоже нашли председателя…

— А чего? Правильно.

— Она не пропьет.

— Баба еще не руководила нами!.. Докатились.

— Ну, мужикам хана тогда…

— Она тебе мозги вправит…

— Давай, голосуй!

Собрание затянулось далеко за полночь. Проголосовав за Пестрецову, обсудили вопрос об уборке хлебов, обязали кузнецов к утру отремонтировать жатки, а каждому колхознику утром явиться на работу, имея с собой косу с грабельками для косьбы хлебов.

Расходились шумно.

Члены правления в эту ночь не сомкнули глаз. Снова перебрали по списку всех членов колхоза, сделали генеральную перестановку рабочей силы. Всех мужчин, способных работать в поле, освободили от должностей учетчиков, кладовщиков, ветсанитаров, пастухов, почтальона. На их место были назначены женщины.

Всю ночь из кузницы раздавался перезвон молотков. Когда начало светать, Новокшонов с новым председателем зашли проверить работу кузнецов.

— К утру будут готовы? — спросил Сергей Григорьевич, кивая на жатки.

— Едва ли, — усомнился старый кузнец.

— Но ведь собрание постановило сделать к утру, — наступала Пестрецова.

— Постановить легче, чем сделать, — ответил кузнец, — к обеду сделаем обе.

— Ас обеда до вечера отложите.

— Я сказал, к обеду, значит будут. И на собрании заявлял, что к утру не справиться.

Раньше обеда не были готовы не только жатки, но не собрались и косари. Сергея Григорьевича, привыкшего в армии к точному и четкому выполнению распоряжений, такая организация удивляла и возмущала.

Косить вручную вышли пятьдесят семь человек. По примерным подсчетам, такая бригада должна ежедневно сжинать по 25–30 гектаров, да гектаров шесть — семь жатки скосят — это значит около сорока гектаров.

— Мало, — постукивая карандашом по блокноту, вздыхал секретарь. — Это получается, что полторы тысячи гектаров будем убирать почти сорок дней, не считая комбайнов — на них надежды мало! Надо еще, Анна Михеевна, человек пятнадцать набрать. Тогда еще можно мириться.

В Николаевке Сергей Григорьевич пробыл двое суток. И когда убедился, что уборка в колхозе началась, поехал домой. Завтра должны съехаться работники райкома и доложить ему о сделанном в других колхозах.

Уставший так, будто он совершил труднейший танковый рейд по вражеским тылам, Сергей Григорьевич сидел рядом с шофером и подремывал. Монотонно гудел мотор, покачивало. Время от времени он с трудом поднимал отяжелевшие веки, бросал короткий взгляд на поля и глаза снова сами собой закрывались, словно их склеивали.

Мысли дремотно крутились вокруг все того же: вокруг уборки хлебов, вокруг того главного, что так необходимо ему, чтоб поднять район. «В Николаевке теперь дела должны пойти, — думал он. — Председатель новый… боевая женщина… Она теперь не ослабит… Наведаться через недельку-две… помочь…» Мысли все медленнее шевелятся, все отрывочнее становятся. «Новый председатель… — И вдруг он встрепенулся. — Значит, все дело в председателе?! Нет плохих колхозов — есть плохие председатели. Как же можно было забыть эти слова Сталина? Вот что значит оторваться от села на длительное время — простые истины стал забывать! Руководящее звено колхозов — председатели, бригадиры — вот то главное, за что надо хвататься. Хвататься обеими руками!»

Сон отлетел — будто смахнули его. Новокшонов потянулся за папиросой.

Председателей надо пересмотреть — с них начинать. Все старье, наподобие нашего михайловского Тихомирова, Кульгузкина, повыгонять, на их место молодежь выдвигать, фронтовиков. Бригадиров позаменять. Инициативных надо, боевых. А чтобы это сделать, надо пожить денька по два-три в каждом колхозе… По два-три? — возразил сам себе. — А их семьдесят… Двести дней! Это ничем другим не заниматься — семь месяцев выкинуть. Не пойдет… А как же делал Аркадий Николаевич? Он ведь знал всех людей в районе. Правда, он и работал не один год… Шатров не меньше его просидел здесь, а не во всех колхозах даже побывал, наверное, даже председателей не всех в лицо знал…

С теплом и грустью вспоминал Сергей Григорьевич, с каким удовольствием всегда они ездили вместе с Даниловым, как понимали друг друга с полуслова, с одного взгляда. Стоило Аркадию Николаевичу чуть пристальней посмотреть на разворачивающийся у дороги комбайн, как Сергей уже знал, что именно привлекло внимание Данилова.

— Концы полосы не обкосили, мнут пшеницу… — полувопросительно-полуутвердительно говорил Сергей.

А Данилов брался за ручку дверцы, шофер тотчас же тормозил, и Аркадий Николаевич шел к комбайнерам. Если случался пожилой комбайнер, укоризненно говорил:

— Ты что ж, Матвеич, будто первый раз за штурвал встал. Чему ты учишь своего штурвального. Он же — завтрашний комбайнер!

Матвеич виновато мял картуз, не замечая, что вытирает об него мазутные руки, смущенно оправдывался:

— Не доглядел, Аркадий Николаевич. Виноват…

Молча обойдет Данилов комбайн и, не попрощавшись,

уедет. Значит — сердит. Для комбайнера это хуже любого нагоняя. Сергей не знает случая, когда бы Данилов ругался.

А если комбайнер попадался молодой, Аркадий Николаевич просил шофера принести из машины складной металлический метр, подзывал всех троих — комбайнера, штурвального и тракториста, — отмерял во вмятом гусеничном и комбайновском следе квадрат, выбирал из него все колоски, вышелушивал их. Помнится, шофер, веснушчатый, рыжий, сдерживая брызжущий из глаз смех, услужливо подставлял чашечку балансирных весов, какими обычно взвешивают химикаты фотографы, прикидывал.