Георгий Егоров - Солона ты, земля!

— На автомобиле я еще никогда в жизни не ездил, — признался польщенный Филька.

Пришел вызванный Винокуров.

— Вот что, ребята, — сказал Милославский, когда бутылка была опорожнена, — поедем в Грамотино гулять. Война войной, а молодость свою губить незачем. Надо пользоваться возможностью. Тем более, что мы и так много перестрадали за революцию, имеем право хоть между боями пожить в свое собственное удовольствие. Кого еще возьмем с собой? Ваську Егорова?

Уже сильно опьяневший Филька затряс головой:

— Ну его. Он мне в Шелаболихе винтовку не променял на наган, и вообще с ним к девкам нельзя ездить: сидит как бука, зальет глаза и молчит целый вечер. А притом рано ему — он же не был в подпольной организации. Какой из него революционер!

— Ну тогда ладно. Поехали втроем. Только втроем невесело. Кого бы еще прихватить? Такого бы веселого парня. Трофима разве Чернышева?

— Во!.. Его можно. Гармонист и вообще свой парень, — согласился Винокуров.

Голубой открытый автомобиль, разгоняя кур, вынесся из Куликово стремительно. Рядом с шофером, развалясь на мягком сиденье, полулежал Милославский. Из-за борта торчала только его голова. Сзади с необычной для них важностью восседали Филька Кочетов, Винокуров и Трофим Чернышев, рослый, с цыганской физиономией парень.

Не успели ребята полностью насытиться блаженством от мягких подушек автомобиля, как уже въехали в Грамотино. Милославский велел вести машину за мост в проулок, к одному из крестовых домов вблизи церкви. Здесь остановились. Филька, преисполненный собственного достоинства, смешно надувая щеки, вслед за Милославским вылез из автомобиля. Молодая женщина с двумя длинными черными косами и очень тонким, по-девичьи перехваченным широким лакированным ремнем станом встретила Милославского на пороге стеклянной веранды.

— А, Мишенька, заходи, пожалуйста. Я тебя вчера ждала… Да ты не один! Проходите, проходите, гос… товарищи.

— Мы, Элен, приехали отдохнуть у тебя, попить твоей чудесной настойки! Не возражаешь?

— О чем разговор! Что вы, товарищи, всегда рада.

Через час протрезвевшие было на ветру партизаны снова сидели за столом и тянули из тонких узорных фужеров вишневую и смородинную настойку. В непривычной роскошной обстановке держались натянуто.

— Вы, ребята, не стесняйтесь, — шепнул Милославский, когда хозяйка вышла. — Чувствуйте себя как дома. Мы кровью заслужили право жить в такой обстановке и наслаждаться такими прелестными созданиями, как Элен. Она сейчас приведет девчат. Кутнем на славу! — Милославский откинулся на спинку полумягкого кресла, мечтательно сощурил глаза. — Эх и пожили бы мы здорово, если бы мне не мешали.

— А кто вам мешает, Михаил Евсеевич? — выпячивая грудь, спросил Филька и обвел всех глазами. — Данилов? Зря вы с Даниловым не ладите, он неплохой человек. Правда, насчет выпить он не того… ну, а вообще человек он неплохой. Я его знаю.

— Нет, не Данилов. С Даниловым мы уже почти помирились.

— А кто? Комиссар?

— Комиссар. — Милославский играл, как артист. Он развел руками, поджал губы. А потом вдруг приблизился к собутыльникам. — А вы знаете, ребята, он совсем не комиссар.

— Как не комиссар?

— Я старый подпольщик, меня трудно провести. Я его вижу насквозь. Он бывший офицер. Я в этом уверен. Но беда в том, что у меня нет никаких документов доказать это Главному штабу. Вы обратили внимание на его выправку? Ну вот. Он офицер, и подослан к нам. Он хочет ввести в партизанском отряде такую же палочную дисциплину, как в царской армии. А за что же мы тогда боролись, товарищи? Вы все были в царской армии, знаете офицерские зуботычины. Вы же сами убегали из той армии, потому что вам невтерпеж уже стала солдатчина. А он снова хочет завести старые порядки. Снова дисциплину, снова нижние чины должны стоять навытяжку перед командиром. А я этого не хочу. Видите, я вот главнокомандующий фронтом, а сижу с вами запросто, выпиваю, как равный с равными.

— Правильно.

— Вот гад!

— Чего захотел!..

— Видите, куда он клонит? — с наигранным сожалением говорил Милославский. — Но разве это докажешь нашим сиволапым «вождям» в Главном и районном штабах? Каждый из них — и Воронов, и Голиков, да и Данилов, — завладев сейчас властью, хочет командовать, хочет быть начальством, каждый с жадностью ждет славы и почета. Поэтому и завидуют моей славе, добытой в кровопролитных боях, поэтому и не хотят слушать, боятся, что я вылезу выше их. Не желая меня слушать, они не видят, куда толкают партизанские отряды такие переодетые офицеры, как Белоножкин. Да и Голиков неизвестно кем был раньше и что делал в те дни, когда мы в подполье боролись против царизма. Если они будут насаждать старые порядки, разбегутся партизаны так, как разбежались из старой армии.

— Правильно!

— Как пить дать разбежимся.

— Штыки в землю — и по домам. Скажем: хватит, навоевались.

— Знамо дело, за что воевать, ежели они на старинку будут поворачивать!

— Я первый уйду, — заявил Винокуров, глядя на Милославского мутными глазами. — Я уже два раза сбегал из армии и отсюда уйду.

Милославский переждал гомон.

— А может, не нам надо уходить, а? Мы подняли восстание, боролись в подполье, а они пришли и примазались. Может быть, их направить подальше отсюда?

— На самом деле!..

— Чего это ради мы-то будем уходить?

— Мне тоже так кажется, ребята, — подтвердил Милославский. — Мы боролись за власть. Царя шлепнули, а убрать какого-то белого офицера Белоножкина разве не в состоянии, а?

— Конешно.

— Мы это запросто, — вскочил Филька.

Милославский сморгнул вспыхнувший в глазах торжествующий блеск. Продолжал, повернувшись к Чернышеву с Винокуровым:

— Когда-то вы, ребята, умели обделывать такие дела.

У Чернышева недоуменно поднялись брови.

— Забыли? — улыбнулся Милославский. Потом подмигнул. — А когда в первые дни восстания голову проломили часовому…

Винокуров с Чернышевым захохотали:

— A-а, когда казну-то увели? Тогда мы здорово сработали — середь бела дня.

Филька удивленно вытаращил глаза. Но пьяный туман тут же заволок все снова.

— Так вот, — продолжал Милославский, — и здесь надо так же умело сделать.

— Сделаем, — заверил Чернышев, — и концов не найдут.

— Таких гадов надо уничтожать, чтобы они не мешали нам.

В сенях послышались легкие женские шаги.

— Тихо, товарищи. Идут. Ну, сейчас гульнем на славу!..

А под утро в спальне, устало разбросавшись на белоснежной постели, Элен говорила Милославскому:

— Слышала, ты с какой-то там фельдшерицей спутался, а?

— Ты можешь не бояться. Так, минутное увлечение. Для меня она слишком проста… Ты вот что, Леночка, не забудь, пожалуйста, сегодня же переслать в Барнаул мой пакет. Он очень ценный… Утром будешь чистить мой френч — во внутреннем кармане двое золотых часов и брошь. Возьми…