Георгий Егоров - Солона ты, земля!

Данилов уже без прежней иронии, серьезно посмотрел на священника.

— А почему вы решили, что ваше место именно здесь, а не там? — кивнул Данилов в сторону Камня.

— А это уж мне лучше знать, — Отец Евгений тяжело посмотрел на Данилова своими крупными, навыкате глазами. От недавней веселости не осталось и следа. — Тут мое место, Аркадий Николаевич, и по плоти и по крови, — сказал он густым басом. И было в этом голосе что-то печальное и в то же время решительное, будто какая-то неизбежность заставляла его делать то, что он делает. Помолчав, он добавил — Всю жизнь среди народа прожил. А под старость куда уж я… А там я чужой.

Был он непривычен в своей человеческой задушевности, в мужицком армяке. Немного грустный и немного радостный — таким бывает человек на самом крутом повороте своей жизни. Данилов видел и понимал это.

— Хорошо… Евгений Осипович, — сказал Данилов, — мы зачислим вас в отряд. Но оружие добывать придется самому в бою. У нас такой закон. Оружия у нас нет.

— Спасибо, Аркадий Николаевич, и на этом. А оружие как-нибудь добуду.

Подошедший к этому времени Леонтьич топтался около Данилова и несколько раз уже порывался обратить на себя внимание но Аркадий Николаевич не замечал его. Наконец старик натужно крякнул.

— А я ведь тоже, товарищ Данилов, к тебе в отряд, — сказал он торопливо, словно боясь, что его не будут слушать. — У меня и ружьишко есть. Вот посмотри. И овечек я привез ребятам на прокорм — старухе сказал, что для дочери повез их. Это чтоб она не ворчала…

На ужин у партизан в этот день была баранина.

На следующий день перед вечером из Усть-Мосихи к Данилову прискакал нарочный с запиской от председателя сельского Совета Петра Дочкина. Тот извещал районный штаб о приближении к селу большого отряда белых. «Войска, — писал Дочкин, — движутся на крестьянских подводах со стороны Камня; заняты Юдиха и Макарово; час назад вблизи села показалась вражеская разведка…» Данилов быстро написал и передал с тем же нарочным ответ, в котором просил Дочкина силами местной команды задержать противника до вечера, пока подойдет высланная им помощь.

Нарочный ускакал обратно. Данилов послал дежурного за Федором Колядой. В это время из штаба Милославского пришел посыльный и вручил в запечатанном конверте донесение. Данилов разорвал конверт, бегло прочитал бумажку и побледнел: в ней сообщалось о нападении вражеского разъезда на партизанскую разведку и случайной гибели комиссара.

В комнату вошел Коляда.

— Ты звал меня, Аркадий Николаевич?

— Да. — Данилов протянул Федору обе бумажки.

Тот долго читал одну, потом другую. Положил на край стола. Помолчал.

— Жалко Ивана. Добрый мужик був. На разъезд напоровся… Хм… — с досадой мотнул он головой. Снова наступило молчание. — Ну, а с цей бумажкой шо робыть? Выступать?

— Да. Больше некому.

— Добре. — Коляда поднялся, застегнул на все пуговицы шинель, чуть заметно, одними глазами улыбнулся:

— Благословляй на первое крещение.

Данилов махнул рукой:

— Чего уж там… валяй. Ни пуха ни пера. — И, беря со стола донесение Милославского, добавил — Я сейчас тоже уезжаю, к Громову надо…

Начинало смеркаться, когда отряд Коляды выехал из села. На полпути встретили мчавшийся галопом обоз. Остановили.

— В чем дело? Кто такие? — крутился на вороном Жеребце между подвод Коляда. Он был красив — в длинной кавалерийской офицерской шинели, в ремнях, искрещивающих грудь и спину, с поблескивающим на боку клинком. Горячил коня.

— Из Мосихи. Отступаем.

— Сдали село? Эх вы, раззявы! Где Дочкин?

— Там сзади едет.

— Он последним, уходил.

Отряд двинулся рысью. Недалеко от Усть-Мосихи встретили Дочкина с местной командой. Он занял оборону по обе стороны дороги. Коляда спешился, поздоровался за руку с Дочкиным, кивну л на село:

— Много?

— Роты две. Должно, опять Большаков пришел, старый знакомый.

— Я ще з ним не встречався… А, это тот самый. Иван! — позвал он адъютанта. — Кажуть, шо твий шурин у сели, Тряхнем?

— Тряхнем, Федор Ефимович.

— Так, шоб вин недилю пид хвист себе заглядал.

— Тряхнем, У меня есть план.

— А ну, давай.

— В лоб наступать, по-моему, толку мало. Давай обойдем село кругом и с макаровской дороги вдарим. Наверняка с той стороны у них заслона нет.

— А куды воны бежать будуть? На Куликово? Там зараз ни единого отряда нема. На штаб налетят.

— На Куликово они ее побегут. Здесь оставим местную команду.

— Местная не вдержить.

— Удержит, Федор Ефимович, ей-богу, удержит. Вы смотрите, как хорошо получится. Мы зайдем с тылу. Без выстрела, тихо. В это время местная команда откроет огонь и пойдет в наступление. Они, конечно, будут обороняться. А мы как раз сзади и вдарим.

Дочкин прислушивался к разговору, прикидывал.

— А что? Парень дело говорит… Это вправду, что Большаков твой шурин, или так, шутите? — спросил он у Буйлова.

— Вправду, — ответил Коляда. — Вот воны зараз по-родственному чокнутся… Ну што ж, Иван, хай буде по-твоему. Наука тебе, бачу, на пользу пишла. Дэ командир местной команды? Удержите противника в случае чего?

— Удержим. Вы нам с десяток людей с винтовками оставьте, чтобы шуму больше было.

— Оставим. Товарищ Дочкин, пошли толкового хлопця у Куликову, упредить на всякий случай. Мало ли шо могет быть.

— Хорошо.

— Давайте проводников из местных жителей, хай проведуть нас так, шоб ни одна собака нэ бачила.

— Проводников? Да у тебя, товарищ Коляда, половина отряда моеижкксхих. Они тебя куда хошь здесь проведут.

— И то правда. Ну, тронули, орлы, — скомандовал Федор. И подумал: «Завтра надо с Даниловым побалакать и название отряду придумать, шоб отличався от усех. Назвать «Орлы». Добре будет — громко и красиво. А ще лучше — «Красные орлы».

Штабс-капитан Зырянов опомнился тогда, когда в одних кальсонах без седла проскакал не меньше десятка верст, Впереди и сзади скакали верхом, мчались на подводах и просто бежали его солдаты. Разгром был полный. Утром около Алеутского от усиленной роты, насчитывавшей триста с лишним человек, собралось около сотни на половину безоружных и полураздетых.

Зырянов рвал на себе волосы. С какими глазами явится он к Большакову. (Побаивался он командира отряда, тяжел был тот характером.) «Неужели это Милославский меня так расхлестал? Морду сукину сыну набить следует за такие дела».

Большаков, выслушав Зырянова, рассердился не на шутку.

- Да что он там, гад, с ума, что ли, сошел?

Большаков только что хвалил в душе Милославского за убийство Белоножкина. Об этом Милославский прислал подробную — куда подробней, чем Данилову! — докладную записку. В конце сообщал, что на 22 сентября намечен арест районного штаба, а затем и Главного штаба.