Анатоль Франс - Комм Атребат

Случилось однажды так, что, охотясь за птицами, один и далеко оторвавшись от своих приближенных, он пересек высокое, поросшее вереском плоскогорье, которое господствует над Неметоценой, и с изумлением увидел, что хижины и частоколы его города снесены, а в кольце стен возвышаются портики, храмы и дома чудесной архитектуры, которые внушали ему отвращение и страх, вызываемый колдовством, так как он не думал, что эти жилища могли быть возведены в столь малый срок естественными средствами.

Он забыл об охоте на птиц в вереске и, лежа на красной земле, долго рассматривал странный город. Любопытство, сильнее страха, не давало закрыться его глазам. И до самого вечера он созерцал это зрелище. Тогда в сердце его вошло непреодолимое желание проникнуть в город. Под камнем в вереске он спрятал свои золотые ожерелья, браслеты, пояса, усаженные драгоценными камнями, и охотничье оружие; скрыв под плащем только нож, он спустился по лесному откосу. Проходя сырой чащей, он набрал грибов, чтобы принять вид бедняка, идущего продавать на базаре свою добычу. И на третьей страже он вошел в город через Золотые ворота. Они охранялись легионерами, которые пускали крестьян, приносивших съестные припасы. Таким образом царь атребатов, принявший вид бедняка, смог легко проникнуть на улицу Юлия. Она шла среди вилл и вела к храму Дианы, белый фронтон которого возвышался украшенный пурпурными, синими и золотыми орнаментами. При сером освещении рассвета Комм увидал изображения, написанные на стенах домов. То были воздушные образы танцовщиц и отдельные части какой-то повести, ему не ведомой: юную девственницу приносили в жертву героям, безумная мать поражала кинжалом своих грудных младенцев, козлоногий человек насторожил удивленно свои заостренные уши, обнажив спавшую деву, которая казалась одновременно и мальчиком и женщиной. Во дворах были другие картины, которые учили любить способами, неизвестными народам Галлии. Хотя он страстно любил вино и женщин, тем не менее он ничего не понимал в авзонийском сладострастии, так как не имел ясного представления о разнообразии форм тела и не мучился желанием красоты. Явившись в этот город, некогда принадлежавши ему, удовлетворить свою ненависть и насытить свой гнев, он питал в сердце своем только чувство ярости и отвращения. Он считал омерзительным искусство латинян и таинственные ухищрения живописцев. И во всех сценах, изображенных под портиками, он мало что различал, потому что глаза его знали хорошо только листья деревьев да тучи темного неба.

Со своими груздями в складке плаща он проходил по улицам, устланным широкими плитами. Под воротами, над которыми был водружен фалл, озаренный маленьким светильником, он увидал женщин, которые были одеты в прозрачные туники и подстерегали прохожих. Он приблизился в намерении учинить какое-нибудь насилие. Явилась старуха и злобно зашамкала:

— Иди своей дорогой! Это тебе не дом для мужиков, от которых воняет сыром. Пошел к своим коровам, волопас.

Комм ответил ей, что у него пятьдесят жен, самых красивых атребатских женщин, и сундуки, до верха полные золота. Прелестницы расхохотались, а старуха заорала.

— Проваливай, пьяница!

И даже старуха казалась центурионом, вооруженным виноградной лозой, — настолько сияло в Империи величие римского народа.

Комм кулаком размозжил ей челюсть и спокойно удалился, в то время как узкий коридор дома наполнился пронзительными криками и жалобными завываниями. Он оставил влево от себя храм Дианы Арденской и между двойным рядом портиков пересек Форум. Узнав на мраморном подножии римскую богиню, голова которой была покрыта шлемом, а рука простерта, повелевая народами, он, с целью оскорбить ее, сделал перед ней наиболее гнусное из естественных отправлений.

Он прошел уже всю отстроенную часть города. Перед ним расстилался едва еще намеченный, но уже огромный каменный круг амфитеатра. Он вздохнул:

— О, род чудовищ!

И он пошел дальше среди разрушенных и попранных ногами обломков галльских хижин, соломенные крыши которых тянулись некогда, как строй неподвижного войска, а сейчас стали даже не развалинами, а навозом, лежащим на земле. И он подумал:

«Вот что осталось от стольких людских поколений! Вот что они сделали с жилищами, где вожди атребатов вешали свои доспехи».

Солнце поднялось, над ступенями амфитеатра, а галл, полный неутолимой и пытливой ненависти, обходил огромную стройку, наполненную кирпичом и камнями. Он насыщал взор своих голубых глаз этими прочными памятниками завоевания и потрясал в свежем утреннем воздухе своей рыжей гривой. Полагая себя в одиночестве, он бормотал ругательства, но на некотором расстоянии от стройки он заметил у подножия пригорка, осененного дубами, человека, сидящего на мшистом камне, накинув плащ на склоненную голову. На нем не было знаков достоинства, но на пальце у него было кольцо всадника, и атребат достаточно привык к римскому лагерю, чтобы узнать военного трибуна. Этот солдат писал на навощенных дощечках и казался целиком поглощенным своими внутренними мыслями. Он долго сидел неподвижно, потом поднял голову, в размышлении прижав к губам острие стиля [1] Тонкая палочка; один конец ее был острый — для царапания букв на залитой воском дощечке; другой — широкий, плоский — для заглаживания написанного. (Прим. ред.) , затем, вновь опустив глаза, снова начал писать. Комм увидал его в лицо и заметил, что он был молод, с благородным и нежным выражением лица.

Тогда атребатский вождь припомнил свою клятву. Под плащом он нащупал свой нож, с ловкостью дикаря скользнул за спину римлянина и всадил ему свой клинок между лопатками. Клинок был римский. Трибун громко вздохнул и распростерся. Струйка крови потекла с края его губ. Восковые дощечки остались на его тунике у самых колен. Комм взял их и жадно принялся рассматривать знаки, начертанные на них, думая, что это знаки магические, знание которых даст ему великую власть. Это были буквы, которых он не смог прочесть. Они были заимствованы из греческой азбуки, которую молодые начетчики Италии применяли тогда предпочтительно перед латинской. Буквы эти по большей части были заглажены плоским концом стиля. Те, какие остались, образовывали стихи, сложенные на латинском языке по греческим размерам, и местами имели вполне понятный смысл.