Анатоль Франс - Фрегат «Мюирон»

Рота Обле, никем не потревоженная, произвела разведку форта Сан-Джорджио и, выполнив таким образом свое задание, стала отступать на наши позиции. Она проходила под прикрытием оливковой рощи. Старейший лейтенант сказал, приблизившись к капитану: «Теперь вы уже не сомневаетесь, капитан Минерва, что мы вас приведем домой живым?» Обле собирался ответить, когда пуля, просвиставшая сквозь листву, ударила его в лоб. Две недели спустя письмо генерала Жубера, сообщенное Директорией итальянской армии, известило о смерти храброго капитала Демарто, павшего на поле чести 9 сентября.

Окончив этот рассказ, генерал немедленно протеснился сквозь кружок своих немых слушателей и молча стал разгуливать, широко шагая по палубе.

— Генерал, — сказал ему Гантом, — мы прошли опасное место.

Наутро он повернул прямо к северу, задавшись целью идти вдоль берегов Сардинии до Корсики, а потом взять курс к берегам Прованса, но Бонапарт желал пристать в каком-нибудь месте Лангедока, опасаясь, что Тулон мог быть занят противником.

Фрегат «Мюирон» шел на Порт-Вандр, когда порывом ветра его отбросило к Корсике и заставило остановиться в Аяччо. Все обитатели острова сбежались приветствовать своего земляка, усеяв собой высоты, господствующие над заливом. Простояв несколько часов, отплыли на Тулон в виду полученного сообщения о том, что французское побережье свободно. Ветер был попутный, но слабый.

Один Бонапарт начинал волноваться среди спокойствия, которое он успел внушить всем, — ему не терпелось сойти на берег; он то и дело подносил к эфесу шпаги свою маленькую, порывистую руку. Стремление царствовать, тлевшее в нем уже три года, эта искорка Лоди, воспламеняло его. Однажды вечером, пока справа от него исчезали зубчатые берега его родного острова, он вдруг заговорил с такой быстротой, что слоги путались у него во рту:

— Болтуны и бездарности, если их не приструнить, доведут Францию до гибели. Германия потеряна у Штокаха, Италия потеряна у Требии, наши армии разбиты, наши послы перерезаны, поставщики обожрались золотом, склады без съестных припасов и без снаряжения, нашествие неприятеля на носу, — вот во что нам обходится бессильное и бесчестное правительство.

Только честные люди, — добавил он, — создают прочную опору власти. Продажные внушают мне непреодолимое отвращение. Управлять с ними невозможно.

Монж, который был патриотом-республиканцем, сказал с твердостью:

— Местность нужна свободе, как продажность — тирании.

— Честность, — возразил генерал, — склонность естественная и выгодная для людей, рожденных править.

Солнце купало в кольце тумана, окаймлявшем горизонт, свой увеличившийся и покрасневший диск. На востоке небо было усеяна облачками, легкими, как лепестки облетевшей розы. Море лениво колыхало червонные и лазурные складки своей поверхности. Корабельный парус показался на горизонте, и вахтенный офицер, поглядев в трубу, узнал английский флаг.

— Надо же, — вскричал Лавалетт, — надо же нам было избегнуть бесчисленных опасностей, чтобы погибнуть так близко от берега!

Бонапарт пожал плечами:

— Возможно ли еще сомневаться в моем счастье и в моей судьбе?

И он вернул своим мыслям их прежнее течение.

— Надо вымести все это жулье и всю эту бездарность, а на место их поставить сплоченное правительство, правительство действий быстрых и верных, как у льва. Нужен порядок. Без порядка нет управления. Без управления нет ни доверия, ни денег, а разорение государства и частных лиц. Надо прекратить разбой и ажиотаж, это общественное разложение. Что такое Франция без правительства? Тридцать миллионов пылинок. Власть — все. Остальное — ничто. Во время вандейских войн сорок человек держали, в повиновении целую область. Вся масса населения жаждет во, что бы то ни стало отдыха, порядка и конца раздоров. Из страха перед якобинцами, эмигрантами или игуанами она бросится в объятия повелителя.

— А повелитель этот, — сказал Бертолле, — будет, конечно, военачальником?

— Нет же! — горячо возразил Бонапарт. — Нет же! Никогда солдату не стать повелителем нации, просвещенной философией и наукой. Если какой-нибудь генерал попытается овладеть властью, он скоро будет наказан за свою дерзость. Гош об этом подумывал. Не знаю, остановило ли его пристрастие к наслаждениям или правильная оценка вещей, но такая затея неминуемо обратится против всякого солдата, который попытается ее осуществить. Со своей стороны я только одобряю эту, нетерпимость французов, не желающих военного ига, и не обинуясь считаю, что в государстве преобладание находится на стороне гражданского элемента.

Слушая такие заявления, Монж и Бертолле удивленно переглянулись. Они знали, что Бонапарт, несмотря на все опасности и всю неизвестность, едет захватить власть, и решительно не могли понять его рассуждения, которым он, видимо, отрекался от этой страстно желанной им власти. Но генерал, проникший в их мысли, сейчас же ответил на них:

— Понятно, если нация обнаружит в каком-нибудь солдате гражданские качества, подходящие для управления и руководства страной, она поставит его во главе себя, до только как гражданского, а не как военного начальника. Этого требует состояние умов в цивилизованном, разумном и обладающем знаниями народе.

Помолчав с минуту, Бонапарт прибавил:

— Я — член Академии Наук.

Английский корабль проплыл еще несколько мгновений вдоль рдеющей каймы горизонта и скрылся.

На другой день поутру дозорный увидел французский берег. Корабль находился в виду Порта-Вандра. Бонапарт остановил свой взгляд на этой бледной полоске земли. Сонм мыслей поднялся в его душе. Сверкающее и смутное видение доспехов и тог пронеслось перед ним; среди морского безмолвия гул огромной толпы наполнил его слух. И среди образов гренадеров, судей, законодателей, людских полчищ, прошедших перед его взором, он видел улыбающуюся, томную, с платком у губ и полуоткрытою грудью Жозефину, воспоминание о которой жгло ему кровь.

— Генерал, — сказал ему Гантом, показывая на берег, белевший в утреннем солнце, — я привез вас туда, куда призывает вас ваша судьба. Вы, как Эней, пристаете к берегам, обетованным вам богами.

Бонапарт высадился в Фрежюсе 17 Вандемиера [1] Первый месяц революционного летосчисления (22 сент. — 21 окт.) (Прим. ред.) VIII года.

Первый месяц революционного летосчисления (22 сент. — 21 окт.) (Прим. ред.)