Эфраим Баух - Ницше и нимфы

Если наша плоть и кровь принадлежат Сатане, тогда наша моральная гигиена не лучше, чем у епископов собора в Аугсбурге, о которых Лютер сказал, что они ищут бесов, как пес, ищущий в своей шерсти блох. И когда Лютер доказывает, что искушения плоти дело легкое, и женщина может положить им конец, он сам себе противоречит, ибо с помощью женщины Сатана расширяет свое укоренение в плоть и кровь мужчины, добираясь до духа и души. Лютер должен был знать это, ибо он разбил христианский мир на тысячи секторальных осколков только для того, чтобы он мог совокупиться с монашкой под прикрытием освященного брака.

С самого детства, когда мои однокашники называли меня «маленьким священником», я находился под властью лютеранского сознания, оседлавшей и скачущей верхом на бесах. Это я получил в наследство от моих родителей, лютеран до мозга костей. Лютеранская жажда овладеть монашкой перенеслась и в монастырь, здесь, в Наумбурге, и сестрица моя, Лама, — чистая и праведная как любая настоятельница Средневековья — усилила темные демонические порывы в моем лютеранском сознании.

Когда я захотел нормальных сексуальных отношений с Лу Саломе, Лама наступила на порог моего сознания и влила в него яд антисемитизма, который всасывает в себя каждый немец с молоком матери.

А это в нас наследие Лютера, который вначале дал немцам еврейское Священное Писание, как замену Папе римскому — и справедливо заклеймил Рим за кровавое преследование евреев. Но, в конце концов, излил на них же ушаты своей ярости, ибо их демократическое Священное Писание, которое горячо было принято бунтующими крестьянами, угрожало бросить Германию в анархию и хаос.

Еврей — символ демократии в Европе, народной власти, которую он определяет, как волю Бога. Но в глазах Лютера и в глазах народной власти еврей — создание рук Сатаны, который хочет сеять смуту и анархию в мире. И, несмотря на все это, еврей — гордый своим происхождением, своими бесконечными требованиями и своим культурным империализмом, который потряс римский мировой порядок — многое говорил сердцу Лютера, уничтожающего римского Антихриста.

Это же говорил еврей моей душе, которая открыла в еврее, Иисусе, Антихриста, духовного Сверхчеловека, открыто выступившего против римского мира.

Под крылышком Лу Саломе центр моего сознания переместился с головы в сердце, и все лютеранские отклонения в моей личности были отсечены жаром одной любви к еврейскому народу.

Возникла мода поклоняться мне за отрицание Бога. Но оптимизм Заратустры это, по сути, замаскированный Яхве, и я — грабитель Бога, сбросил с себя оковы атеизма и отшвырнул их до благословения высшего Бога, который умер.

Но действительно ли Он умер? А что, если окажусь с Ним лицом к лицу, — я — Ницше-антихрист, который основал свою жизнь на скале отрицания Его? Быть может, изойду кровью впервые в жизни, — как изошла кровью Лу, в пятнадцать лет, еще девственница, дрожавшая в присутствии мужчин.

Умер ли Бог от собственных рук после того, как не выдержал своих лицемерных верующих в Него, которые скинули на Него все свои беды и проблемы из своих трусливых душ, вместо того, чтобы самим справляться с ними? Бог, гордый стоик, убил себя, чтобы сохранить свою честь — и это вовсе не благовещение, а плохая весть для христиан, которые слышали из уст Павла и Лютера, что слепая вера в Христа, а не добрые дела, даст им вечное освобождение!

«Вовсе не омерзительны, — сказал Гейне, — бесы, привидения, демоны и всяческая нечисть в германских сказках» — эти, которые скакали и бегали в моем мозгу, как в мозгу Лютера, с ранней юности. Захваченный в мире преследующими меня отвратительными демонами, созданными немецким воображением, я пришел к лютеранскому выводу, что мы отрицаем и свободу нравственного решения и духовной независимости. Лютер превратил меня в атеиста, ибо он, вопреки себе, был атеистом, поклоняющимся бесам и привидениям. Он был тем, кто ужесточил подход: «Может ли человек заставить себя быть добрым, если даже совершить зло не в его силах? Ибо Бог властвует и над плохими делами».

«Маленький священник» под влиянием Лютера начал видеть в Боге обманщика, наглеца, дающего добро злу и зло добру, оказывает милость проклятым и проклинает достойных милости, и ведет себя не как еврей, а как Бисмарк, концентрат прусской лжи и двуличия. Как пояснил Мишле, Лютер все больше погружался в навоз похоти и грязи, в результате его отношения к Сатане как части Бога. Мне надо было объявить себя атеистом, что спасти Бога от верующих лютеран — тех самых поклонников Сатаны, скрывающих свои истинные вожделения под ханжескими одеждами веры в Евангелие.

Что означает оправдание веры — как не демонический призыв взвыть хором волосатых сатиров и призвать к изнасилованию именем Откровения?

Я снял очки рационализма и увидел жизнь через женское чрево, то самое мистическое царство, существующее под теоретическим знанием, а, по сути, над ним, властвующее над сложностью и запутанностью нужд всего нашего естества.

Жрица Изида внедрила в меня это сознание. Я стал воспринимать жизнь, как живой опыт, как гармоническое смешение открытого и тайного, как деяние искусства, относящееся к Вселенной, в которой миллионы светочей творят существование в божественном образе.

Лу была Иоанном Крестителем женского рода, которая возвестила наивную веру, соединяющую внешнее и внутреннее, центр с периметром, тело с духом и душой матери.

Но, потеряв ее, я отступил к лютеранским бесам во мне, в разорванную мою личность, которой запрещено было достичь Бога, достичь цельности, и которая была убеждена, что Бог умер.

Но как умер? Как стоик, слишком гордый, чтобы видеть, как созданный им мир портится теми, кто втерся в ученики Иисуса.

Как святой фарисей в знак протеста против того навета, что навели христиане на фарисеев — евреев с аристократичной душой, что верили в добрые дела как в критерий истинной нравственности?

Бог — фарисей, убивает себя в знак протеста против свиней, таких, как Петр, Лука, Иоанн и Павел, что исказили Тору Моисея и загрязнили ее сточными водами окаменевшего эллинизма и лишенного содержания, пустого нигилизма.

Какое это невыносимое наказание для христиан-фанатиков типа моей сестры. Элизабет не может смириться с тем, что Лу Саломе еврейка.

Но, вероятно, и Бог не может проглотить горькую правду, что она сама — христианка, служащая Мессии мерзостью погромов вместе с ее мужем — диким антисемитом. Потому в апогее омерзения перерезал Бог себе горло и дал своей крови пролиться на землю, страдая милосердием на высотах.

Нет, этот вариант слишком романтичен — идет от него запах Вагнера и вагнерианства.