Эфраим Баух - Ницше и нимфы

Все исполины человеческого развития отличались одной общей чертой — нарушением поставленного фанатиками морали предела так называемого ими «морального разложения». Стоит лишь вспомнить вердикты Савонаролы во Флоренции, Платона в Афинах, Лютера в Риме. А приговор Руссо Вольтеру или выступление немцев против Гёте.

Теперь же воздух Европы отравлен миазмами национализма. Все более распаляется дремучее самолюбие каждой нации — стадное чувство крупного рогатого скота. Меня выводит из себя этот пресловутый «новый рейх», основанный на равенстве прав и голосов.

Это быстро выродится в тиранию и диктатуру, которую несет социализм с его лишенными всякого основания грёзами об истине, добре, красоте и равных правах. Вооружать народ, это, по сути, вооружать чернь против ненавистных ей аристократов, принесших все лучшее, чем может гордиться цивилизованный мир. Но, по сути, это маска, под которой скрывается ненависть к монархам. Современный социализм стремится создать светскую разновидность иезуитства: никаких индивидов, все — винтики, инструменты, и — всеобщая слежка. Отдельный человек ничем не будет отличаться от презренного червя.

Предвижу алкоголизм, как попытку забвения и спасения от реальности. Только подумать, какое благодеяние — непьющий еврей среди немцев, этих лениво потягивающихся существ с льняными волосами и голубыми глазами, нуждающихся в отдыхе не от переутомления работой, а от отвратительной возбужденности алкоголем.

Наша же хваленая социология не знает иного инстинкта, кроме инстинкта стада, массы нулей, где каждый нуль имеет одинаковые права. Более того, быть нулем считается добродетелью.

Особенное отвращение я испытываю к лизоблюдам духа. Их выделяет полнейшая чистота совести. На вид они мрачны и даже пессимистичны. На самом же деле, они грязны, прожорливы, вкрадчивы, вороваты, и кажутся невинными, как микробы и грешники.

Живут они за счет умных людей, бросающих свой ум полными пригоршнями, хорошо зная, что богатым духом свойственно беззаботно и даже расточительно, пренебрегая мелочной осторожностью, раздавать все свое и не замечать, что все живет и питается за их счет.

Лизоблюды, как правило, по совместительству — незаменимые соглядатаи и заушатели. Социализм для них — рай земной, ибо является до конца продуманной тиранией ничтожнейших, поверхностных, завистливых людей, плывущих по течению и не делающих, более того, остерегающихся делать заключения.

Забавно созерцать противоречия между ядовитыми и мрачными физиономиями социалистов и теми, расточаемыми во все стороны надеждами на будущее счастье, которые они бесстыдно несут миру.

Но после гильотины, этой счастливой игрушки смерти Парижской коммуны, я предвижу кровавые триумфы, которые в будущем будет праздновать социализм. Его идею, подобную роковым яйцам, высидел опять же еврей немецкого происхождения, потерявший лучшее из еврейства и набравшийся худшего у немцев, Карл Маркс. Несмотря на скуку этих идей и нищету стиля их реклам и политических выступлений, они достаточно сильны, чтобы перейти к насильственным действиям в разных местах Европы. Парижская коммуна, которая находит себе защитников и даже апологетов в Германии, может оказаться лишь легким отравлением желудка по сравнению с массовым летальным исходом в будущем.

Учение социализма пытается, но не может скрыть свою волю к отрицанию жизни. Такое учение могли выдумать только неудачники, будь то отдельные индивиды или целые народы. Даже если это учение сумеет где-то достигнуть своей цели ценой огромного количества человеческих жертв, конец его предопределен и исчезновение его неизбежно.

Не перестает удивлять печальный повторяющийся феномен того, как руки чистых теоретиков время от времени обагряются кровью жертв, повинных лишь в том, что не желали из нормального тяготения к свободе и сохранения своего достоинства, подчиняться инстинктам этих теоретиков, роковым образом тяготеющих к открывшимся им и только для них истинам.

Из снов, составляющих иную сторону нашей жизни, возникла идея иного — параллельного, ирреального, потустороннего — мира. Все философские измышления, главным образом, Канта и Гегеля — единство противоположностей и «вещь в себе» — околдовали человечество именно потому, что не имеют под собой никаких реальных оснований.

Но стоило мне объявить об этом во всеуслышание, как меня тут же зачислили в ряды умалишенных. Из-за невыносимости такой лжи, когда фикцию принимают за истину, я срывался на крик, а иногда озвучивал такое, что у них волосы дыбом вставали. Вот, они и упекли меня в логово сумасшедших. То, что им удалось завлечь меня туда без всяких ясных и убедительных оснований, по логике, изобретенной Гегелем, и, главное, то, что я подался этому, уже само по себе послужило доказательством моей неадекватности, согласно их тупым сентенциям, к примеру, — «нет дыма без огня» или «пусть сам докажет, что он не верблюд».

Изучая окружающих меня существ даже в лучших представителях, я нахожу в них полное отсутствие психологической вменяемости, которую они, по закону той же психологии, спроецировали на меня по причине полного непонимания моих книг.

Я, все же, стараюсь сохранять присутствие духа, хотя всей своей жизнью познал переданные Кантом слова итальянца графа Верри — «Страдание предшествует каждому удовольствию, которое не является позитивной сущностью». Но вытекающий из этого феномен, названный мной «пессимизмом чувствительности», по сути, признак глубокого обнищания жизни.

Много лет, пожалуй, со времени «Заратустры» я обретался на подступах к этой главной моей книге «Переоценка всех ценностей», и все, выпущенные мною в эти годы книги, по сути, ответвления, я бы сказал, вырубки из этой будущей главной книги.

Горы предварительных записей на отдельных листах, целых тетрадях, клочках бумаги перехлестывали любые мыслимые объемы. Переезжая с места на место, я таскал в чемоданах сотни килограммов этих написанных почерком полуслепого записей. Значительную их часть я оставлял в Сильс-Марии.

В какой-то миг я почувствовал, что это стало моим наваждением, что я перешагнул все границы неудержимо разрастающегося гипертекста. Конспективные списки тем, идей, концепций, настойчиво требующих развития, вращающихся вокруг вечного возвращения мотивов, разных на первый взгляд, глубинно были связаны между собой крепкими нитями, подобно рыболовным сетям, и обещали обильный улов.

Но я знаю, что времени у меня осталось немного.

И я должен остановить этот гибельный бег: отказаться от этой главной моей книги.