Сергей Жоголь - Сыны Перуна

– Мы, народ суоми 39, на севере живем. Охотимся на зверя, рыбу добываем. Деревня, откуда я родом, маленькая совсем была, всего несколько семей, все охотники да пастухи. А пасем мы не коров да коз, как здешний люд, олень – наше главное животное. Он и молоко, и мясо нам дает, а из тех шкур оленьих мы жилища свои строим, леса-то мало на севере, таких домов мои соплеменники не строят, – старуха указала рукой на стену избенки, служившей ей домом.

Юноша внимательно слушал рассказ старой хозяйки, которой было в радость поделиться хоть с кем-то своими воспоминаниями.

– Жили мы, горя не знали. В реках рыба не переводилась, оленям корма хватало, правда, зимы у нас лютые, не такие как здесь. Но мы народ к холодам привычный, да и скотина наша рогатая тоже морозов не боится. Мужчины наши охотники были, воевали с соседями редко, всего нам хватало, а раз хватало, то и убивать друг друга незачем. Жениха мне родители нашли, свадьбу играть хотели. Только беда к нам пришла, напали на деревню викинги датские. Приплыла лодка огромная под парусом с звериной мордой на носу, по бокам весла огромные, щиты круглые. А с лодки люди повыскакивали, все в железе, с оружием, мечами да копьями, в шапках железных. Сейчас-то я на всяких ратников нагляделась, ты ведь тоже из них, из воинов сам-то будешь, а тогда нам все в диковину были. Страху нагнали, – старуха хлебнула из ковша колодезной водицы и продолжила свой рассказ. – Народ-то наш весь к центру деревни согнали. Тех, кто противиться посмел, мечами посекли, остальных в колодки заковали. Потом пир устроили, мужиков наших пытали железом до смерти, где у кого какие запасы припрятаны, да только какие у нас запасы да богатства, все на виду. В общем, пытали мужиков так просто, забавы ради, а нас, девок да баб молодых, сильничали долго и жестоко. Я ведь тогда еще девицей была, а меня шесть человек по очереди всю ночь пользовали, – старуха поежилась от жутких воспоминаний. – Звери они, нелюди. А старший их ярл с бородищей косматой Торбёрном Сноррсоном звался, так он вот всех пленных железом калёным метить приказал. Вот она, метка его звериная, – и старуха, откинув со лба свисавшие на него седые волосы, показала юному дружиннику давным-давно выжженное клеймо в виде направленной вверх стрелы. – Руна эта первую букву имени его медвежьего означает 40. Все мы потом трелями – рабами его стали. С тех пор ношу я клеймо и позор на своем челе. В трюмы нас погрузили и в земли его привезли. Нелегко жилось трелям у данов, работали с утра до ночи, туши китов, моржей и других зверей и рыб разных морских разделывали, потрошили, а из их шкур канаты плели, кровь из пальцев текла, ногти чернели и отваливались, а кормили рабов остатками мяса того вонючего. Страшная жизнь у невольников скандинавских.

В маленькое, прорубленное в стене оконце падал мягкий свет взошедшей на небо луны. Радмир за все это время не проронил ни слова. Где-то на улице залаяла собака.

– Всем трелям Торбьёрна нелегко жилось, а мне тогда тяжело вдвойне было. После набега того, когда нас в полон взяли, в чреве моем плод жил. Когда живот уж совсем большим стал, я сознание терять начала. Только после этого работу мне более легкую давать стали, помои убирать приходилось. Дитя мое на свет мертвое родилось, а я сама чуть кровью не изошла, но выжила как-то, боги, наверное, меня любили.

Радмир заметил, что, говоря о погибшем ребенке, старуха заплакала.

– Только день тот для врага моего, ярла Торбьёрна, роковым стал. На поселение его такие же викинги, как и он, напали, только те не даны, а свеи были. Такие же разбойники морские. Только для меня спасителями они стали. Главным у них покойный отец хозяйки моей нынешней был, ее да братца её Свениди, тогда еще не родившегося. Всех мучителей наших они побили, жилища их пожгли, добычу богатую взяли, а нас, рабов, стало быть, в свои владения привезли. Мне тогда повезло. Как в фьорд их приехали, узнал свейский ярл, что, по-видимому, за какие-то дела его недобрые наказали боги его. При родах жена его померла, дочь маленькую лишь ему оставила. Вот тут-то я им всем и пригодилась. Стала я тогда кормилицей при дочке свейского викинга, а как девочка подросла, ярл свободу мне подарил, только я при них осталась. Куда я пойду с такой отметиной на лбу, до сих пор словно мозг огнем жжет. С тех пор как выкормила я Асгерд, при ней всегда была, а она меня всюду с собой возила, вот и сейчас заботится обо мне, хоть мне и жить-то уже не долго, похоже, осталось на свете этом, – старуху

вновь затрясло от глухого сильного кашля. – А отец Асгерд другую жену себе взял из славянок. Она-то ему сына Свенельда и родила. Так что смотри, воин, так ли уж беды твои велики, мои-то, небось, поболе будут. Мне ведь только пять десятков минуло.

Радмир с удивлением посмотрел на хозяйку, которая выглядела никак не моложе семидесяти.

Так он провел у старой финки весь следующий день, и только к вечеру в дверь кто-то постучал. Радмир, услышав стук, напрягся и вытащил из ножен меч.

– Не пугайся, она это, хозяйка моя. Стук у нее условный, – и старуха отправилась отпирать дверь.

Вошедшая прошла в душную комнатку и откинула надвинутый на голову капюшон. Молодая женщина поприветствовала свою кормилицу и обняла ее.

– Твой дом совсем пришел в запустение, почему ты не хочешь, чтобы я подыскала тебе новое жилье? Как можно так жить? – Асгерд с ужасом оглядела ветхое жилище старухи.

– Ты же знаешь, моя хозяйка, мне не нужны роскошь и богатство, здесь спокойно и для меня это – самое главное.

– Надеюсь, мой гость тебя не слишком обременил, боюсь, что ему придется провести у тебя еще некоторое время.

– О, ты же знаешь, что для тебя я готова на все, ну а тем более, такая мелочь. К тому же, он молчалив и умеет слушать. Старики с годами становятся болтливы, и я не исключение, – усмехнулась финка.

– Мне нужно поговорить с тобой наедине. Выйдем во двор, только накинь что-нибудь, что помешает тебя узнать, – и, поманив Радмира за собой, Асгерд вышла во двор.

Юноша, накинув на голову капюшон, вышел во двор и проследовал к стоящему позади дома ветхому сараю, куда уже прошла его прекрасная спасительница.

Они стояли под крышей и несколько минут смотрели друг на друга. Рядом, почуяв запах хозяина, фырчал и бил копытами обрадованный Щелкун.

– Все плохо, как я и ожидала, – в голосе Асгерд слышалось волнение. – Тебя ищут люди покойного Горемысла, ты для них теперь кровник и они постараются убить тебя, если найдут. С ними люди тиуна из городской дружины. Я отправила человека к твоему командиру, он все знает и говорит, что постарается тебя защитить, но лучше тебе дождаться князя, он-то точно не даст тебя в обиду. Боярин Страба мутит воду и настраивает против тебя княжича. Говорит, что дружинники Олега совсем распоясались, теперь вот и людей знатных убивать стали безнаказанно. Требует от тиунов городских твоей поимки и немедленного строгого суда. Сегодня вернулся мой брат, новгородцы не дали городскую дружину, Свенди сказал, что не иначе греки к этому руку приложили. Олег в гневе, кличет добровольцев из новгородских людишек для похода, говорят, сердит очень, так что как приедет, до тебя ли ему будет, вот вопрос? Еще брат сказал, что все славяне южные к войне готовятся, не хотят под русов добровольно идти, значит, война долгой будет, затяжной. Крови много прольется.