Александр Богданович - Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

– Анна, да вы просто образец европейской эмансипированной женщины, – с иронией заметил Белинский, – работа в женских комитетах, открытие памятников, политические юбилеи…

– Ну что вы, это неправда, – зарделась она. – Поездку в Краков организовали наши учителя гимназии. А «самаритянкой» я стала случайно: мамина подруга Митольда Корытовская, жена наместника, попросила сестру помочь ей в организации курсов сестер милосердия на Пилсудского [130], одиннадцать. И я пошла вместе с ней. Было очень любопытно. А потом до прихода русских мы ухаживали за ранеными, устраивали на постой солдат, заботились об их питании. Признаюсь, была очень горда, когда сама организовала для них бесплатную чайную на Коперника, пять. Но что мы все обо мне, – спохватилась она, – я ведь совсем ничего не знаю о вас.

Она остановилась и с легким укором посмотрела на Белинского.

Вместо ответа, капитан слегка притянул ее за плечи и поцеловал. Она отпрянула, но скорее от неожиданности, чем от гнева. Глаза ее сияли. Белинский снова мягко обнял ее и жадно прижался к нежным губам.

Страх, сомнения, война – все моментально растворилось в волне обжигающего счастья.

Утро следующего дня принесло чувство безысходности. Белинский с горечью осознал, что нашел ту единственную, которую смог бы любить всю жизнь, но как преодолеть воздвигнутую войной преграду? Разве что за простое человеческое счастье заплатить своим достоинством и честью.

На ратуше пробили куранты. Он встал и подошел к окну. Во дворе Ваврык очищал дорожки от выпавшего за ночь снега. Время от времени, опершись на лопату, он перекидывался фразами с соседом – укутанным в плед стариком-немцем, которого выкатили в кресле-каталке на веранду подышать свежим воздухом.

«Будь что будет, – подумал капитан, – в конце концов, нашу жизнь вершат не только чувства и долг, но и Божья воля».

Неожиданно что-то привлекло его внимание за окном. Он быстро оделся и спустился вниз. Из почтового ящика торчала газета. На рекламе ресторана «Рома» были начертаны цифры.

«Недаром говорят, что в канун Богоявления нечистая сила куражится, – подумал капитан. – Значит, завтра в два… Ну что ж, может быть, это и есть Божья воля – завтра все должно проясниться».

В январе над Львовом уже не появлялись австрийские аэропланы, и фары машин не закрывали черной бумагой. Поднимая клубы снежной пыли, по улицам проносились кавалерийские эскадроны, в сторону вокзала шагали колонны пехоты в длинных шинелях.

Группки горожан обсуждали последние новости возле расклеенных объявлений: прорыв русских войск в районе Дуклинского перевала, открытие частного польского учебного заведения, запрет лицам еврейского происхождения выезжать в другие районы Галиции…

Шестого января [131]войска Львовского гарнизона праздновали день Богоявления Господня.

В десять утра все солдаты пеших частей прибыли при знаменах на торжественное богослужение и построились шпалерами вокруг православной церкви Святого Георгия Победоносца на Францисканской [132].

Начался крестный ход. Двадцать третий запасной батальон играл «Молитву», а войска держали «на караул». После водосвятия и салютационной стрельбы тремя холостыми патронами войска двинулись по Курковой на Губернаторские Валы для проведения общего церковного парада на площади перед губернаторским дворцом.

Губернатор Бобринский вместе с высшими чинами своей администрации и приглашенными особами, ожидая прибытия войск, слушали последние новости из Петрограда от депутата Думы русофила Владимира Дудикевича.

– В столице считают, что война близится к концу гораздо скорее, чем кто-либо мог предвидеть, – рассказывал депутат, – все надеются, что Австро-Венгрия в ближайшее время сложит оружие.

– А как же тогда истолковывать призыв государя – взять под ружье новые контингенты? – робко спросил старший чиновник для поручений губернатора коллежский советник Мариан Глушкевич.

– Ну, это для несения полицейской службы на завоеванных нами территориях, – отмахнулся Дудикевич.

Губернатор с улыбкой заметил:

– Давеча мне кто-то показывал оренбургские «Ведомости», в которых сообщалось, что германский император бежал в Швецию, а фельдмаршал Гинденбург [133]убит еще в августе прошлого года.

Гости дружно рассмеялись.

– А как обстоят дела с польским вопросом? – полюбопытствовал военно-окружной контролер Галиции действительный статский советник Кулабухов, – принято ли какое-нибудь решение?

– Польский вопрос определен, – веско заявил депутат, – поляки получат почти полную свободу. – И он стал загибать пальцы: – Во-первых, самоуправление. Во-вторых, в школах польский язык, кроме, конечно, истории и географии. В-третьих, судьи, как и остальные должности в судебной системе, – поляки, но при условии знания русского языка. Вот с сеймом, правда, еще не все ясно. Но ко всему прочему – мы добавляем им территорию. Разумеется, не свою, а отвоеванную у немцев…

«Как глупо, какая халатность, – отметил про себя полковник Алексеев, который считал себя здесь наиболее сведущим в вопросах европейской дипломатии, – столько крови и жертв ради того, чтобы возродить рядом с собой независимое государство, которое неизвестно как поведет себя в будущем». Слухи же о приближении конца войны его напрягли: «Надо скорее возвращаться в Киев. В такие исторические моменты глупо сидеть на периферии». Он уже почти закончил свои дела во Львове и в общих чертах представил губернатору свой будущий доклад в Киеве, который, как ему показалось, произвел на генерала позитивное впечатление.

Но Алексеева все же не оставляло желание покинуть Львов с более существенным результатом – поимкой важного шпиона, коим, он был уверен, является Резидент. Полковник наконец вспомнил, что имя Владислав Лангерт напоминает ему того австрийского инженера, который подозревался в хищении секретных материалов из лаборатории Артиллерийского училища. Именно он имел научные контакты с одним из профессоров академии, который разрабатывал совершенно новый вид катализатора для взрывчатых веществ. Правда, сравнивая по памяти внешность инженера с фотографией Резидента, у полковника возникли некоторые сомнения: один и тот ли это человек?

Хотя формальное основание для ареста Резидента уже имелось – в доме Матаховской при негласном обыске был обнаружен револьвер, данные для предъявления ему обвинения в шпионаже отсутствовали. Брест-Литовск до сих пор не мог толком объяснить, где находится арестованный еще в сентябре в Варшаве австрийский подданный Лангерт. Донесения агента Солиста, что Лангерт не тот, за кого себя выдает, и манеры его отчетливо выдают офицера, но никак не торговца винами, были совершенно недостаточными для его разоблачения.