Александр Богданович - Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

Секунду капитан боролся с искушением отплатить за подлый шантаж и арестовать Лангерта. Но все же овладел собой и не сделал ошибки, которая могла стоить жизни не только ему, но и этим молодым парням, ведь преимущество сейчас было на стороне Лангерта.

– Почему не приветствуете старшего по званию? – наконец строго спросил он.

– Виноваты, господин капитан, – ответил казак с белой лычкой на погонах.

– Идите, – снисходительно скомандовал капитан.

– Благоразумие – оружие мудреца, – гася ухмылку, произнес Лангерт, когда казаки отдалились. – Надеюсь, вы проявите его и в отношении моих предложений?

– Я должен подумать, какое из них более приемлемо для меня, – сухо ответил Белинский.

– К сожалению, капитан, выбирать надо сейчас. Никто не знает, что будет завтра. Злые языки говорят, что немцы прорвались через Раву-Русскую и уже взяли Немиров.

– В любом случае свиток находится не у меня, так что не раньше завтрашнего дня…

– Хорошо, завтра в полдень, это последний срок. У «Лювра» [228]будут стоять одноконные дрожки. Они доставят вас на место, где мы сможем спокойно все обсудить. Надеюсь, вы придете один.

Ширмо-Щербинский и Дашевский были единодушны в своих выводах касательно встречи Белинского с Лангертом.

Трофеи французов, спрятанные где-то под церковью Святого Юра, – чистейшая выдумка, попытка сыграть на обычной человеческой алчности.

С письмами дело сложнее. Тайнопись между строчек с планом фортификаций – это уже, как говорится, из другой оперы. Хотя подобные сведения не являются такими уж секретными. Ведь с укреплениями вокруг города ознакомились тысячи львовян на принудительных работах по их возведению. Для пополнения рядов этих цивильных землекопателей специальные казачьи отряды устраивали облавы на рынках и в других общественных местах города.

– Надо отдать должное этому дьяволу Лангерту, – признавал Дашевский. – Мало того что он трижды ускользал из наших рук, так еще умудрился следить за нами. Интересно, что же за всем этим скрывается? А может, это не блеф? Может, там и в самом деле золото, которое Бонапарт вывез из Кремля?

– Исключено, – категорически отверг его версию Ширмо-Щербинский. – Насколько мне известно, один из генералов Наполеона признался, что обозы с награбленным были сброшены на дно озера где-то вблизи Вязьмы.

– Но это могла быть дезинформация, чтобы сбить со следа, – не соглашался Дашевский.

– Я думаю, спорить об этом бесполезно, – высказал свою точку зрения Белинский. – Единственный непреложный факт: судя по усилиям, которые прилагает Лангерт, где-то тут во Львове и в самом деле спрятано нечто ценное для него или для тех, кто стоит за ним.

– Это верно, – согласился Ширмо-Щербинский. – Похоже, наш неожиданный приход во Львов застал кое-кого врасплох, и они засуетились, пытаясь быстро вывезти это из Львова. Вот объяснение подготовки площадки для аэроплана. Не исключено, что монахи тоже хотели вывезти это в более надежное место. Помните Войцеховского, который не смог помочь им открыть двери в подземелье?

– Нам повезло не больше, – заключил Белинский, – мы раздобыли подробный план, которым не знаем как воспользоваться, и, судя по всему, уже никогда не узнаем.

– Ну-ну, еще не все потеряно, – заметил Ширмо-Щербинский, – не забывайте, у нас важный козырь – митрополит граф Шептицкий, которому, безусловно, все известно. Он сейчас на нашей территории, в Курске, и теперь самое важное – грамотно организовать его разработку.

– Лично я думаю, здесь мы не преуспеем, – скептически заметил Дашевский. – Граф Шептицкий слишком умен для наших оперативных игр – случай с Боцяном красноречиво об этом свидетельствует.

В данном случае имелась в виду попытка прослушать разговор митрополита с его духовником, ректором семинарии Боцяном, для чего последнему позволили посетить для исповеди графа в его изгнании в Курске. Когда жандармский офицер вышел из комнаты, оставив их наедине, владыка перешел на латинский. После возвращения Боцяна его с пристрастием допросили в жандармском управлении, но он ничего существенного не сообщил.

– Между прочим, надо не забыть позаботиться, чтобы этот ректор семинарии тоже не остался во Львове, – продолжал Дашевский. – Вообще, должен сказать, в ходе работы комиссии Лихачева мне представилась возможность очень близко познакомиться с личностью митрополита, и не скрою, его биография произвела на меня сильное впечатление. Это далеко не ординарная и во многом загадочная фигура.

– Что за комиссия? – спросил Белинский.

– Когда вы были в Перемышле, губернатор распорядился подготовить доклад для Министерства внутренних дел касательно Шептицкого. Над ним работала комиссия во главе со шталмейстером Лихачевым. Комиссия анализировала изъятые при обыске дневники и переписку митрополита, а мы снабжали ее имеющимися оперативными материалами. Так вот, меня поразила его стремительная духовная и светская карьера. В тридцать четыре года – епископ, через год папа назначает его митрополитом Галицийским. Одновременно он становится сенатором верхней палаты венского парламента и вице-маршалом галицийского национального сейма. Потом его происхождение. Представитель польского аристократического рода, граф, поляк по отцу и матери, крещенный в римско-католическом костеле, породненный со многими знатными польскими родами, неожиданно для всех становится духовным пастырем русинов – по сути дела, отстаивает политические интересы украинских националистов.

– Я думаю, обвинять его в ренегатстве было бы не совсем верным, – заметил Ширмо-Щербинский. – Насколько мне известно, его предки были галицийскими боярами, получившими владения от самого князя Галицкого.

– Я слушал его речь еще до войны здесь, во Львове, – начал вспоминать Дашевский, – на юбилее какого-то католического епископа. Он говорил на прекрасном польском языке, так может говорить только поляк, мыслящий и воспитанный в польском духе.

– А я помню его речь к прихожанам Успенской церкви, – заметил Ширмо-Щербинский, – чистейший русинский диалект.

– И все же мне непонятно, – недоумевал Дашевский, – что заставило бывшего офицера австрийских уланских полков возглавить украинское движение.

– Личные амбиции, – предположил Белинский, – стремление первым поставить униатский крест над Днепром и создать миссионерские католические центры на территории России. А может, повеление сверху – удержать в лоне католической церкви русинов.

– Парадокс, – покачал головой Дашевский, – ведь создаваемая им концепция национальной церкви нисколько не приближает русинов к Ватикану, а даже отдаляет. Это заметно и по реакции польской элиты. Она явно разочаровалась в нем.