Гор Видал - Империя

Блэз заехал за ней на машине с красавцем шофером в форме, который помог усадить ее на заднее сиденье, где блистал Блэз в белом галстуке.

— Мы с тобой, как супружеская пара, — сказала Каролина.

— На время дипломатического приема. — Блэз теперь был гораздо дружелюбнее. Встреча на борту парохода была низшей точкой в их взаимоотношениях. Теперь они могли только улучшиться или оборваться полностью. Они улучшились.

— Сегодня двор будет на редкость блистателен. — Каролина уже входила в роль своей «Дамы из общества». — Мистера Адамса не будет, но вместо себя он посылает не только Генри Джеймса, но и Сент-Годенса и Джона Лафарджа [153] Лафардж, Джон (1835–1910) — американский художник. — литература, скульптура, живопись будут прославлять нашего владыку и украшать его двор.

— Он так поглощен собой.

— Не больше, чем Херст.

— Херст оригинален. Он многого достиг.

— А разве Панамский канал — это пустой звук?

— Ничто не сравнится с репортажем…

— … и выдумыванием…

— … новостей. — То был их старый спор или, точнее, рассуждение, поскольку в общем они были единого мнения. Определять, что людям читать и о чем каждодневно думать, было не просто деятельностью, но проявлением власти, которой не располагал, по крайней мере регулярно, ни один правитель. Каролина часто представляла себе публику как массу бесформенной глины, из которой она, по крайней мере в Вашингтоне, лепила то, что хотела, на страницах «Трибюн». Не удивительно, что Херст с его восемью газетами и парой журналов решил, что он может — и должен — стать президентом. Не удивительно, что Теодор Рузвельт действительно боялся и ненавидел его.

Восточная гостиная Белого дома стала проще, но изысканнее, и выглядела скорее по-королевски, чем по-республикански. Рузвельты увеличили число военных адъютантов, и их расшитые золотом петлицы дополняли золотые и серебряные ленты дипломатов. Странные тыквеобразные пуфики Маккинли и чахлые пальмы давно исчезли; горчичного цвета ковер остался лишь в воспоминаниях о тех временах, когда Восточная гостиная походила на фойе гостиницы в Кливленде. Пол теперь сиял паркетом, люстры были более изысканны, чем когда-либо в прошлом, а немногочисленная мебель блестела позолотой и мрамором. Всюду были красные шелковые канаты, ограждающие людские потоки, потому что в определенные часы публике разрешалось бродить по дворцу своего повелителя.

Президент и миссис Рузвельт стояли в центре комнаты и пожимали руки гостям, их очередь незаметно формировали сверкающие позолотой помощники. Теодор выглядел более, чем всегда, дородным, доброжелательным и довольным собой, а Эдит была, как всегда, спокойна и готова одернуть своего несдержанного супруга, самовлюбленность которого не знала границ и, что говорить, была крайне заразительна.

— Очень здраво. Очень здраво написали о Японии, миссис Сэнфорд. — Так он приветствовал Каролину. — События не за горами. — Затем лицо его приняло мрачное выражение, когда подошел Кассини, дуайен дипломатического корпуса, со своей Маргаритой. Каролина и Эдит Рузвельт обменялись любезностями. Президенту и русскому послу нечего было сказать друг другу, и, вопреки дипломатическому этикету, они действительно поздоровались молча. У Маргариты был усталый вид. У нее был неудачный роман, пронесся также слух, что Кассини скоро заменят. Так проходит слава мирская, подумала Каролина, когда Генри Джеймс, воплощение литературной славы, тепло пожал ей руку.

— Наконец-то. Наконец.

— Почти семь лет прошло после встречи в Сурренден-Деринг, — заметила Каролина, не вполне банально подивившись быстротечности времени.

— Вы никогда не приезжаете по нашу сторону Атлантики, и мне ничего не оставалось, как приехать по вашу. — Джеймс понизил голос, комически изображая ужас, точно президент мог его слышать. — По нашу! Нашу! Как я мог такое сказать? Lèse majesté des Etas-Unis [154] Оскорбление величия Соединенных Штатов (фр). .

— Этим летом я буду на той стороне, — сказала Каролина, идя с ним рядом по комнате, полной людей, которых она почти всех знала. Вашингтон и в самом деле все еще оставался деревней, и новый человек, вроде Генри Джеймса, мгновенно становился сенсацией. После дипломатического приема предстоял ужин для немногих избранных, среди которых были Джеймс и Каролина, но не Блэз.

Они остановились в углу гостиной, когда вошли Хэи.

— Наш Генри отказался прийти, — удовлетворенно заметил Джеймс. — Он был здесь раньше в этом месяце и заявил, что сыт Теодором по горло, признав при этом, что наш повелитель силен, энергичен и, воздадим ему должное, умен, и похож на солнце в центре небосвода, а все мы, как… как…

— Облака, — предложила Каролина.

Джеймс нахмурился.

— Однажды я был вынужден расстаться с отличной операторшей пишущей машины, потому что, когда я делал паузу в поисках нужного слова, она тут же предлагала не просто неудачное, но самое худшее слово.

— Простите. Но мне нравится сравнение нас с облаками.

— Почему, с удовольствием исключая вас, при дворе нет красивых женщин? — спросил Джеймс.

— Ну как же, есть миссис Камерон, пожалуй, и Марта.

— Увы, не Марта. Но миссис Камерон здесь чужая. Местные же дамы простоваты для такого приема в сравнении с Лондоном, если наш бедный старый Лондон можно сравнивать…

Каролина повторила местную притчу о том, что Вашингтон полон амбициозных энергичных мужчин и увядших женщин, на которых они женились в далекой юности. Джеймса это развеселило.

— То же самое несомненно относится и к дипломатам.

К ним подошел Жюль Жюссеран, блистательный французский посол, и все трое перешли на французский, на котором Джеймс говорил столь же мелодично, как на родном.

— Что вам сказал президент? — спросил Жюссеран. — Мы все с ужасом наблюдали за вами.

— Он выразил удовольствие — он употребил именно это слово, впрочем, наверное, как всегда, по поводу моего и его избрания в нечто, именуемое Национальным институтом Искусств и словесности, что, в свою очередь, непорочно породило Американскую Академию, деревенскую версию вашей августейшей Французской Академии, почти пятьсот членов которой обессмертили себя если не своими достижениями, то уж наверняка душами.

— Что вы наденете? — поинтересовался Жюссеран.

— О, это ужасно нас удручает. Поскольку и президент, и я склонны к полноте, я предложил тоги по римскому образцу, но наш предводитель Джон Хэй отдает предпочтение униформе — вроде той, что на адмирале Дьюи. — Джеймс отвесил низкий поклон, когда герой прошествовал рядом с ними. — Это мой новый друг. Мы обменялись визитными карточками. Наконец-то, — Джеймс взмахом руки объял всю гостиную, — я знаю всех.