Гор Видал - Империя

— Отец вместо единицы написал семерку. — Сначала Каролина восприняла это как шутку, затем решила, что полковник по ошибке написал французскую единицу. Сейчас она впервые получила возможность увидеть своими глазами копию. — Но, разумеется, если я не могу вступить в права наследования до двадцати семи лет, то такое же условие, то есть эта невнятная цифирь, должно относиться и к Блэзу, ведь ему только двадцать два.

— Посмотрите. — Сэнфорд ткнул пальцем в документ. Она прочла: «… мой сын Блэз, достигший совершеннолетия, наследует свою часть; моя дочь Каролина по достижении совершеннолетия в двадцать семь лет наследует свою часть, как указано выше…» Каролина положила завещание на стол.

— Но это же бессмыслица. Мне было двадцать, когда он писал завещание. Блэзу — двадцать один, и отец пишет, что он достиг совершеннолетия. Почему же я не совершеннолетняя в двадцать один год, как то утверждали предыдущие завещания?

— Это знаете вы, знает Блэз, знает Хаутлинг — что полковник имел в виду двадцать один. Но закон этого не знает. Закон знает только то, что написано, засвидетельствовано, подписано нотариусом.

— Но ведь закон должен хоть иногда иметь смысл.

— Боюсь, функция закона не в этом.

— Но ведь вы юрист. А юристы создают законы…

— Мы интерпретируем законы. До сих пор это делал Хаутлинг, который утверждает, будто полковник решил, что вы, будучи неопытной молодой женщиной, должны вступить в наследство по достижении двадцати семи лет. Блэза же он счел совершеннолетним в двадцать один.

Завещание казалось теперь Каролине еще более непроходимыми джунглями, чем Пальмовая роща; струнное трио принялось мягко наигрывать мелодию из «Прекрасной Елены».

— Что же мне делать? — спросила она наконец.

— Чего бы вы хотели?

— Получить свою долю сейчас.

Сэнфорд ковырял вилкой шоколадное пирожное.

— Это означает судебную тяжбу, что стоит недешево. Это значит опротестовать завещание на том основании, что специфическое написание отцом единицы неверно истолковывается здесь как семерка.

— Почему он вообще написал это завещание? — задумчиво спросила Каролина. — Оно отличается от прежних?

— Да. Вероятно, он менял завещания каждый раз, когда в доме появлялась новая… гм… хозяйка. — Сэнфорд чувствовал себя неловко. Каролина не испытывала и тени неловкости. — Он выделял им долю наследства. Всего имеется семь таких долей. Но основная часть всегда делилась поровну между двумя детьми.

— Что будет, если я проиграю? — Каролина не могла еще представить себе эту катастрофу, но пальмовые джунгли вдруг приобрели угрожающий вид, а вальс из «Прекрасной Елены» зазвучал как похоронный марш.

— Вам будет выплачиваться из наследства тридцать тысяч долларов в год до двадцати семи лет. Затем вы вступите во владение своей половиной наследства.

— Предположим, Блэз потеряет все. Что будет тогда?

— Вы получите половину того, чего нет.

— Значит, я должна получить свою половину сейчас.

— Почему вы думаете, что Блэз потеряет деньги, а не приумножит их? — Сэнфорд смотрел на нее с любопытством. Для Каролины преимущество сидения на банкетке заключалось в том, что легким поворотом головы выражение лица, и без того видимое наполовину, становилось не видно вовсе. Она смотрела на соседний столик, где актриса, которую она не раз видела на сцене, пыталась остаться неузнанной и выглядеть молодой вне сцены, хотя, конечно, сцены важнее Пальмовой аллеи не существовало.

— Блэз честолюбив, а честолюбцы часто терпят крушение.

— Любопытное суждение, мисс Каролина. Возьмите, например, Цезаря, Линкольна и… и…

— Два превосходных примера. Обоих убили. Но я не имела в виду столь грандиозные амбиции. Я думала о тех молодых людях, которые спешат, чтобы на них обратили внимание. Блэз рвется в мир как… как…

— Как мистер Херст?

— Вот именно. Он с гордостью сообщает мне, что Херст на двух своих газетах потерял миллионы.

— Но этот негодяй Херст вернет себе не одно состояние. Он словно создан для нашего порочного мира.

— Может быть. А может быть, и нет. Но его мать богаче, чем был наш отец, и я не желаю остаться с половиной того, чего нет.

Сэнфорд смотрел на нее все с большим любопытством.

— Если люди, которых вы называете честолюбцами, теряют состояния, то кто же их тогда делает?

— Мой отец, — ответила она без запинки. — Он был ленив. Он не занимался бизнесом и более чем удвоил свое состояние. — Каролина повернулась к нему лицом. — Надо придумать, как заставить Блэза отдать то, что ему не принадлежит.

— Но Хаутлинг уже предпринял первые шаги. Мне кажется, что обращение в суд крайне рискованно.

Каролину передернуло от гнева и страха одновременно.

— Капитуляция — еще больший риск. Разве в этом городе не все продается? Давайте купим судью, или же здесь принято покупать присяжных?

Сэнфорд улыбнулся, как бы демонстрируя, что он не шокирован, но он был шокирован, и очень глубоко. В Каролине проснулось даже сочувствие к своему высоконравственному родственнику.

— Вообще говоря, чиновники в этом городе продажны, — сказал он. — Но я не представляю, как это делается. Видите ли, я сторонник движения за реформы. Я помогал полковнику Рузвельту, когда он служил комиссаром полиции. Конечно, реформы пока похоронены и Таммани-холл во главе с Ван Виком снова у власти: это ставленник босса Крокера. Да и сам Крокер снова в седле.

Струнное трио, словно подхватив последнюю реплику, заиграло мелодию года, невыносимую для парижского слуха Каролины, песню «Сад роз». Сентиментальная религиозность и открытое воровство, вот что такое Новый Свет. Ну что ж, решила она, надо победить, иначе победят ее. Все-таки есть какое-то преимущество в том, что ее воспитал ленивый отец, который не научился даже говорить на языке страны, в которой поселился. Каролина была вынуждена стать хозяйкой не только собственной судьбы, но и Сен-Клу-ле-Дюк и не уступать верховенства ни одной из дам, временно там поселявшихся. В конечном счете отношения с этими дамами научили ее выдержке и дипломатичности. К несчастью, мир мужчин был для нее закрыт. Блэз, который мог бы послужить связующим звеном, вечно отсутствовал, учась то в Англии, то в Соединенных Штатах, а так как полковник ни на кого из мужчин похож не был, то опыт, постигнутый из взаимоотношений с ним, не мог пригодиться для общения с хищниками из Пальмовой рощи. Знаменитая актриса — как ее имя? — слушала «Сад роз», склонив голову и полузакрыв глаза, казалось, она испытывает религиозные чувства — к ужасу своих компаньонов, грубых краснолицых ньюйоркцев с бакенбардами, питающих слабость к утонченным и дорогим удовольствиям, к числу которых принадлежала и сама актриса.