Алексей Новиков - Последний год

«Что у ней за сердце?» – спрашивал в своих письмах Пушкин, истомившись в Болдине, и продолжал: «твердою дубовою корой, тройным булатом грудь ее вооружена».

Это была припомнившаяся к случаю цитата из Горация. Мог ли, однако, утешить его древний поэт? И Пушкин продолжал от себя: «Она мне пишет очень милое, хотя бестемпераментное письмо».

А было и такое пушкинское признание:

«… я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию».

Став мужем и отцом семейства, Александр Сергеевич всегда верил, что он управляет поведением жены. Что же случилось? Неужто проходимец с двусмысленной репутацией, афишируя свое волокитство, сумел затронуть ее чувства? А муж не умеет, не может ее охранить?

Осень так и не приносила поэтического урожая. Из-под пера выливались немногие, скорбные стихи:

Мысль, как всегда в последние годы, устремлялась из города на сельские просторы. Там есть еще, хотя бы для мертвецов, торжественный покой. Там:

И на другом листке еще одна мысль, едва положенная на бумагу:

Отлилось совсем недавно. О чем?

Ни поэты, ни прозаики, описывающие Петербург, не ищут вдохновения в мутных водах реки Мойки. Ленивой змеей вьется по городу узкая речушка. Нечего о ней сказать. Правда, расположилось на набережной Мойки Третье отделение собственной его величества канцелярии да ежедневно ездит сюда Бенкендорф. Можно, стало быть, считать, что на Мойке находится некоторым образом средоточие власти.

По осеннему времени, когда хилые, озябшие деревца, томящиеся за чугунной оградой, поспешно сбрасывают летний наряд, с набережной можно увидеть в глубине сада длинное одноэтажное здание. Приедет сюда граф Бенкендорф, пройдет в кабинет, придвинет к письменному столу тяжелые кресла, раскроет бумаги, и… даже случайные прохожие стараются не задерживаться подле чугунной ограды, выходящей на Мойку.

А других достопримечательностей на Мойке и вовсе нет. Стоят на ее берегах доходные дома, смотрят в реку. Но что увидишь в этих лениво-сизых водах?

Подле Конюшенного моста высится доходный дом княгини Волконской. Дом как дом, как все угрюмые доходные дома в Петербурге. Здесь снял квартиру Александр Сергеевич Пушкин.

В квартире одиннадцать комнат и службы: людская, кухня, конюшня, винный погреб, прачечная, ледник и опять людские. Квартира большая, а хозяевам, видать, тесно. Самая неудобная – проходная – комната отведена под кабинет Александра Сергеевича. За одной дверью – детская, где шумят дети и няньки. За другой дверью – гостиная, в которой Наталья Николаевна принимает светских приятельниц.

Если тихо в гостиной и в детской (а когда же бывает тишина в детских комнатах или в дамских гостиных?), то через третью дверь, ведущую из кабинета прямо в переднюю, хозяину слышен голос каждого посетителя. Окна кабинета выходят во двор. Мойки – и той не увидишь.

Когда-то Александр Сергеевич говорил: «Был бы особый кабинет, а прочее мне все равно». Теперь и с кабинетом дело толком не вышло.

Поэт недолго обживался на новоселье. Разобрал библиотеку, расставил книги по полкам, которые тянутся вдоль стен от пола до потолка, и сел за письменный стол. Идут последние приготовления редактора-издателя к выпуску третьего номера «Современника».

Кроме обложки с именем Пушкина, все должно обновиться в журнале. В номере не будет ни строки Жуковского, ни одной статьи Вяземского. Из созданий милейшего Владимира Федоровича Одоевского редактор поместит только небольшой памфлет «Как пишутся у нас романы».

Вот и вся дань от тех друзей, с которыми поэт начинал «Современник». Пушкин все делает собственными руками и никого из прежних друзей-вкладчиков на помощь не зовет. Он сохраняет добрые, даже сердечные, отношения с маститым Жуковским, с язвительным Вяземским и даже с мечтательным Одоевским, несмотря на недавние раскольнические его действия. Крепко приросли старые друзья к сердцу поэта. Но дружба дружбой, а журнал журналом. Ни колебаний, ни уступок дружбе больше не будет.

Повесть Гоголя «Нос», которую отказались печатать в «Московском наблюдателе» как произведение «грязное», украсит прозу «Современника». Автор давно отбыл в теплые края, но с неизменной любовью к его таланту будет печатать Гоголя Пушкин. Никогда отныне не найдется на страницах «Современника» места для статей о Гоголе вроде той, что написал Вяземский о «Ревизоре». Отношение к Гоголю отделит «Современник» от всех петербургских и московских журналов.

Впрочем, это расхождение обнаружится теперь по любому вопросу и, пожалуй, на каждой странице «Современника».

– Да кто таков этот Тютчев? – спрашивал Александр Сергеевич, листая тетрадь стихов, дошедшую до него через Вяземского.

Тетрадь принадлежала бывшему питомцу Московского университета Федору Ивановичу Тютчеву, много лет служащему по дипломатической части в Мюнхене. Никто ничего о нем не знает толком.

А Пушкин черпал и черпал из тютчевской тетради для журнала щедрой рукой. В очередной книжке «Современника» читатель найдет «Стихотворения, присланные из Германии» за скромной подписью: «Ф. Т.»

«Silentium!» – так назвал это стихотворение Тютчев. Навсегда оно останется в русской лирике.

Благодаря Пушкину Тютчева узнали намного раньше, чем вышел в свет единственный сборник его стихов: эта книжка небольшая «томов премногих тяжелей…»

Пушкин поместит в журнале также собственную статью о «Фракийских элегиях» Виктора Теплякова. Александр Сергеевич не поскупится на цитаты, чтобы обратить сочувственное внимание публики и на это молодое дарование:

«Это прекрасно! Энергия последних стихов удивительна!» – откликнулся Пушкин.

Первый поэт России широко открывает двери перед новыми талантами. Они есть и будут! В «Современнике» уже напечатано стихотворение «Урожай». А сложил его, словно песню, воронежский прасол Алексей Кольцов. Еще новый, совсем самобытный голос, идущий из народных недр.