Алексей Новиков - Последний год

– Многие, к сожалению, начиная с имени издателя, возбуждающего вечные опасения бездарной власти. Но верю, неисправимый человек: упорядочив свои дела, упорядочу и «Современник». И тогда уже не будет отступаться от него взыскательный автор «Парижских писем». Письма ваши ни на одну статью не променяю, Александр Иванович!

– Коли я самолично здесь и в вашем полном распоряжении, – тучный Тургенев всем корпусом повернулся в кресле к Пушкину, – теперь можете накроить из меня писем сколько душе угодно.

– Я, представьте, так и рассчитывал… Но, право же, когда упрекают «Современник» в том, что он не успевает идти в ногу с жизнью, то дайте хоть единожды оправдаться перед умным человеком. Допрежь всего будем печатать в журнале о ваших розысках. Мне бы тоже засесть в архивы. Сколько книг можно составить! Сколько мыслей роится! Но полно о себе. Чем вы попотчуете для начала?

– Мудреное дело, Александр Сергеевич, с чего начинать перед вами мой отчет. Выписки из парижских архивов весят едва ли не пуд. А вам, конечно, перво-наперво, Петра подавай?

В доме Пушкиных шла двойная жизнь. Видимо для всех – готовились к свадьбе. По вечерам хозяева выезжали. Если оставались, – впрочем, редко, – дома, в гостиной было полно посетителей.

Но сохрани бог, если бы вдруг прозвучало хоть одно невпопад сказанное слово невесты! Сохрани бог, если бы не сдержалась Наталья Николаевна. Тогда бы вырвались наружу подспудные страсти и в хаосе этих страстей безвозвратно погибла бы видимая тишина…

Зачастила к Пушкиным и тетушка Екатерина Ивановна. Не она ли хлопотала и за невесту и за жениха, а добившись объявления свадьбы, отписала на радостях Василию Андреевичу Жуковскому: «Слава богу – теперь все концы в воду». Положительно вышла в дипломатки на старости лет почтенная фрейлина!

Приезжала Юлия Петровна Строганова. Она больше всех рада за невесту, потому что души не чает в женихе. Желая подчеркнуть особое благоволение к дому, с которым роднится Жорж Геккерен, графиня привозит с собой даже графа Григория Александровича. Может быть, высокопоставленный член Государственного совета, переобремененный важнейшими делами, и не вполне ясно представляет себе, зачем привезли его к Пушкиным. Он смотрит не столько на невесту, сколько на очаровательную Натали. Он всегда говорил: редкий даже среди совершенных красавиц сюжет. А вот дом Пушкиных совсем нереспектабельный…

Графа усаживают в покойное кресло и о нем забывают.

К обществу присоединяются вновь прибывшие Софья Николаевна Карамзина и Вера Федоровна Вяземская.

Гостьи ездили к Пушкиным не для того, чтобы взглянуть на невесту. Это было вовсе не то извечное любопытство, которое испытывают ко всякой свадьбе дамы и заневестившиеся девицы. В квартире Пушкиных посетительницы, глядя на невесту, никогда не видали рядом с ней жениха, и о нем было неудобно спрашивать иначе, как на ушко у Екатерины: любой, самый невинный, вопрос о бароне Жорже Геккерене мог обернуться неловкостью по отношению к хозяйке дома. И не только к ней. Если двери кабинета, отведенного хозяину дома, были закрыты, любопытные взоры все чаще обращались именно туда.

«Вдруг да опять выйдут на свет все захороненные концы?» – пугается тетушка Екатерина Ивановна. У нее на уме совсем особое, будущее дело. А больше всех может помешать тому делу Александр Сергеевич.

Всем было известно, что редактор-издатель «Современника» занят по горло. Наталья Николаевна охотно об этом говорила. Пушкин один готовит журнальную книгу. Это почти невероятно! Но журнал запаздывает, и потому еще больше усилий приходится прилагать сейчас Александру Сергеевичу.

Если Пушкин выходил в гостиную, слова Натальи Николаевны получали убедительное подтверждение. Он действительно имел усталый вид. От усталости был совершенно рассеян.

Поэт подсаживался к Вяземской. Вера Федоровна рассказывала ему о надгробных надписях, разысканных Петром Андреевичем на петербургском кладбище:

– Вот вам первый куриоз: «Ныне отпущаеши, господи, раба твоего… – княгиня сделала паузу: – крепостного человека дворян таких-то…» А вот в другом духе, но тоже прелесть: «Здесь покоится прах титулярного советника, но представленного в коллежские ассесоры…»

Пушкин долго смеялся. Подбежал к жене:

– Таша, ты слышала?

А Вера Федоровна склонилась к Карамзиной:

– Софи, вы что-нибудь понимаете?

– Ничего не понимаю, – тихо отвечала Софья Николаевна.

Пушкин к ним вернулся.

– Смеемся мы над убогим чванством и напыщенным невежеством, – сказал поэт. – Однако, когда же просвещение сметет подобные эпитафии? Что думает Петр Андреевич?

– Вы ищете политического разговора, – отвечала Вера Федоровна, – но я, право, не охотница до политики. Подите умилостивьте лучше графиню Юлию Петровну…

Жизнь Пушкиных укладывалась в обычную колею.

Александр Сергеевич, погрузившийся в работу, редко выезжал. Этим пользовался Дмитрий Николаевич. Вернувшись из голландского посольства, он искал совета у Пушкина.

– Представьте, – говорил, смущаясь, Дмитрий Николаевич, как только они удалялись в кабинет поэта, – барон Жорж совершенно предан материализму. Требует документа, обеспечивающего Екатерину, а документа, как вы сами знаете, по неразделенности имущества дать нельзя.

– Пошлите его… в надлежащее присутственное место. Пусть просвещается там будущий владетель ваших калужских или нижегородских мужиков.

Дмитрий Николаевич слушал, приложив руку к уху.

– Сдается мне, Александр Сергеевич, что барон уже взял нужные справки, но им не верит. «Не может, говорит, быть, чтобы не было лазейки».

– Тогда пошлите его к черту на рога!

– Легко вам говорить… – Дмитрий Николаевич был искренне огорчен и озабочен. – Придумал я, Александр Сергеевич, составить вроде как бы настоящую рядную запись, однако же с утверждением оной не силою закона, но нашим честным словом… Послушайте, сделайте одолжение, что я ради настояний жениха Екатерины изобрел.

Дмитрий Николаевич начал читать:

– «Мы, нижеподписавшиеся, камер-юнкер и кавалер Дмитрий, лейб-гвардии гусарского полка поручик и кавалер Иван и отставной поручик Сергей Николаевич, дети Гончаровы, учинили сию запись в том…»

Далее следовало подробное описание неразделенных имений Гончаровых, находящихся в губерниях Московской, Рязанской, Калужской, Новгородской и Нижегородской, а всего в них 2 тысячи 532 ревизских души, не считая калужских фабрик с особо принадлежащими к ним крестьянами…

– «А все сие имение, – медленно читал, заикаясь, Дмитрий Николаевич, – находится в залоге в Московском опекунском совете и у партикулярных лиц…»