Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!

– Не кончится все это добром, – сказал император, остановясь перед верным слугой. – Твое мнение?

– Не кончится, ваше императорское величество, – охотно подтвердил шеф жандармов.

Высочайшая директива не требовала дальнейших разъяснений. Бенкендорф наблюдал за монархом. Встревоженный письмом поэта, Николай явно успокоился после приема Пушкина. Но шеф жандармов имел все основания думать, что перепуганный венценосец оставит наконец свою интригу с госпожой Пушкиной. Это амурное дело с самого начала тревожило графа Бенкендорфа.

Император попрежнему расхаживал по кабинету. По-видимому, он еще не все высказал.

– Кстати, – сказал Николай, – писал Пушкин графу Канкрину, желая немедленно уплатить ссуду… Не следует допускать, однако, никаких экстраординарных действий, которые могли бы дать пищу толкам.

…Вернувшись из дворца, Пушкин получил ответное письмо от министра финансов. В официально-вежливой форме граф Канкрин сообщал, что он считает неудобным приобретение в казну помещичьих имений. Во всяком подобном случае, продолжал министр, нужно испрашивать высочайшего повеления.

Пушкина снова адресовали к царю. И самый отказ в приеме имения, давно заложенного и перезаложенного, можно было рассматривать как новый великодушный жест. У Пушкина было заложено не только имение – в заклад шло столовое серебро и даже шали Натальи Николаевны.

Но шитье приданого для Екатерины Николаевны продолжалось. Ее жених возобновил встречи с Натальей Николаевной по праву будущего свойства. Наталья Николаевна в свою очередь дорогой ценой покупала эти невинные встречи. Пушкин, оскорбленный и смущенный поворотом событий, наблюдал.

В эти дни в городе появились афиши: «27 ноября 1836 года на Большом театре для открытия после перестройки российскими придворными актерами представлено будет в первый раз: «Жизнь за царя», оригинальная большая опера в трех действиях, с эпилогом, хорами и танцами; слова сочинения барона Е.Ф. Розена; музыка М.И. Глинки…»

Накануне премьеры состоялась генеральная репетиция. Театр, готовый к открытию, блистал роскошью отделки. Глядя на зрительный зал, можно было подумать, что назначена не репетиция, а спектакль. Партер и ярусы были набиты до отказа. Правда, в партере не было блистательной публики премьер. В театре присутствовали завсегдатаи, артисты, журналисты… Разговоры о предстоящем представлении давно ходили по всему городу. К опере проявили неожиданный интерес разные люди, даже те, которые редко бывали в театре. На этот раз жаждущие осаждали дирекцию, солистов, каждого хориста и последнюю фигурантку. Теперь воочию сказалась популярность Глинки, о которой трудно было и подозревать. Разве достанешь билет на этакий спектакль, когда давным-давно все расписано? Нужно было иметь или театральное знакомство, или особое счастье и ловкость, чтобы попасть на генеральную репетицию.

Зал имел необычный вид. С любопытством ожидали появления автора, но репетиция началась, а Глинка так и не приехал. Он почти заболел от волнения.

В эти часы прошла перед глазами вся жизнь. Вспомнилась и нянька Авдотья Ивановна, которая привела его в песенное царство, и давние, сказанные ей слова: «Хочу, нянька, чтобы от песен вся музыка пошла!» Теперь свершилось. Ученая музыка обрела родной язык, на котором можно полно и достойно говорить о народе. И нет проще, прекраснее, величественнее этого языка!

…В театре еще продолжалась генеральная репетиция. Публика собралась на нее не из великосветских особняков. На репетицию пришли чиновники-разночинцы, студенты-любители и непризнанные художники. Эта публика, объединенная любовью к родным напевам, вела себя небывало. Во время действия редко кто перекидывался словом. В антрактах не было споров. Владимир Федорович Одоевский каждый антракт поднимался в ярусы и внимательно наблюдал. Исполняются самые смелые его мечты: люди пришли на праздник и всей душой в этом празднике участвуют.

Вернувшись из театра, Одоевский заперся в кабинете. Он не мог никого видеть. Не поехал даже к Глинке. Сидел и писал ему письмо. Владимир Федорович предрекал опере успех полный, совершенный. Наступает день, который откроет новую эру. Все ранее созданное отходит в прошлое. Все пойдет по новому пути.

Владимир Федорович быстро написал письмо, позвонил и приказал лакею скакать опрометью в Фонарный переулок. А сам снова взялся за перо. Надо было готовить статью об «Иване Сусанине» для печати. И снова надо было торопиться.

Одоевский всю свою жизнь возился с изобретениями и открытиями в химии, в акустике, в теории музыки. Сегодня ему было суждено одному из первых, громко и с полным знанием дела, со страстной любовью к родным напевам, сообщить публике о рождении гения русской музыки.

Тщетно приходила в кабинет княгиня, чтобы вернуть мужа к неотложным светским обязанностям.

– Занят! Чрезвычайно занят! – с каким-то отчаянием восклицал Одоевский. – Если бы вы знали, как я занят!

Княгиня пожала плечами и удалилась. Одоевский подвинул поближе чернильницу, положил перед собой лист бумаги и закрыл глаза. Перед ним ожил театральный зал, переполненный публикой. Снова зазвучали аплодисменты, от которых, казалось, разрывался воздух.

«Опера Глинки, – писал Одоевский, – явилась у нас просто, как будто неожиданно; об ней не предупреждали нас журнальные похвалы, не приготовляли нас к восторгу рассказами о всех подробностях репетиций, об изумлении знатоков, о восхищении целой Европы, словом о всех тех обстоятельствах, которые часто против воли заставляют нас хлопать изо всей силы, чтобы не показаться варварами…»

Владимир Федорович отложил перо. Было так отрадно вспомнить еще раз все, что пережил он на репетиции. Кто же они, эти неведомые люди, сумевшие сердцем постигнуть смысл и величие Глинки, без всяких указок? Он снова принялся писать.

«Но как выразить удивление истинных любителей музыки, когда они, с первого акта, уверились, что этою оперою решался вопрос важный для искусства вообще и для русского искусства в особенности, а именно: существование русской оперы, русской музыки…»

Автора не покидало приподнятое настроение, которое он унес с собой из театра. Владимир Федорович чувствовал, что сегодня он выражает не только собственные мысли. На репетиции присутствовала удивительная публика! Статья писалась легко и радостно. Каждое слово в ней дышало верой и торжеством.

В увлечении Владимир Федорович совсем забыл, что на премьеру съедется другая публика. Впрочем, сейчас ему не хотелось думать ни о сановной знати, ни о тех великосветских меломанах с лорнетами в руках, которые завтра будут судить творение Глинки.