Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!

Наконец лист перешел к Пушкину. Он оторвался от беседы с Глинкой, внимательно перечитал написанное и заключил куплеты:

– Ого! – сказал Жуковский. – Откуда столь мрачные мысли? Кто будет скрежетать на милейшего Михаила Ивановича?

– Мне приходилось слышать разное, – уклончиво отвечал Пушкин. Поэт говорил серьезно, и стихи его приобрели совсем не шуточный смысл.

Но куплетами завладел Одоевский.

– Браво, браво! – восклицал он. – Остается немедля сочинить музыку. Михаил Юрьевич, – обратился он к Виельгорскому, – прошу к роялю!

Одоевский и Виельгорский удалились. Пушкин вернулся к прерванному разговору с Глинкой:

– Каковы же ваши дальнейшие замыслы? После «Ивана Сусанина» вам предстоит показать Русь в не менее важных ее чертах.

– Мой замысел, – отвечал Глинка, – зависит прежде всего от вашего одобрения, Александр Сергеевич! С юности тревожила мое воображение Русланова поэма. Теперь, когда силы мои укрепились, я бы хотел дерзнуть…

– За чем же дело стало?

– Умудренный горьким опытом, я хотел просить именно вашей помощи, Александр Сергеевич.

– Охотно к вам присоединюсь. Литераторам давно пора подать руку музыкантам, чтобы высвободить их из плена у Розенов и Кукольников. Кстати сказать, прислал мне Розен свою поэму. Какая холопская угодливость!.. Но, право, повинны и мы в том, что отдали вас Розену. Теперь, надеюсь, не повторим ошибки. Итак, какой же замысел связываете вы с моей поэмой?

– Я хотел бы целиком ею руководствоваться. Руслан на поле давних битв являет русский характер во всей глубине. С охотой повторю ваши собственные слова, Александр Сергеевич: там русский дух, там Русью пахнет!

– Увы, многие не поняли этой сцены, – откликнулся Пушкин.

– А были и такие критики, которые по слепоте своей объявили именно эту сцену лишней в поэме. Как будто не в ней и раскрывается богатырский дух будущего победителя карлы Черномора. Но есть и другие, важные для музыканта страницы в поэме вашей. Странствует витязь Руслан и посещает разные земли. Вот вокруг Руслановых песен и сплетутся напевы многих племен. Давно занимает меня эта мысль.

– Великолепная мысль…

– Да ведь сами вы, Александр Сергеевич, напечатали в журнале вашем повесть, написанную горцем. Художество движут все народы, и все оттого богатеют…

– Как я вижу, замысел ваш уже созрел?

– Отнюдь! Но желал бы к нему приступить, буде получу ваше благословение.

– Многое надобно будет переделать в поэме… – сказал, задумавшись, Пушкин.

– Какие именно перемены вы имеете в виду? – оживился Глинка.

– Эк какой вы нетерпеливый! – Пушкин улыбнулся. – Побеседуем о том особо, на досуге. Смотрите, музыканты готовят нам угощение.

– Милостивые государи! – торжественно провозгласил Одоевский. – Приглашаем вас к прослушанию новорожденного канона.

Импровизированный хор согласно запел. В тон шуточным стихам, музыка была шуточно-торжественна. На этом фоне странно выглядели пророческие стихи Пушкина.

Поэт вскоре уехал. Вечер продолжался в дружеской обстановке. Ничто не нарушало непринужденного веселья. Только Вяземский, улучив минуту, тихо спросил у Жуковского:

– Новое о Пушкине есть?

– Он совсем ко мне не ездит, – отвечал, вздохнув, Василий Андреевич.

– Жена моя была принуждена отказать от дома д'Антесу, – продолжал Вяземский. – Не было другой возможности оградить Пушкина от этого наглеца, но теперь жениховство опять открыло перед ним двери… А назойливость его к Наталье Николаевне становится нестерпимой.

– Да… д'Антес! – с сокрушением подтвердил Жуковский. – Но почему же Пушкин не ищет помощи у друзей? Неблагодарный! Не мы ли предотвратили кровавую встречу?!

Под кабинет Пушкина была отведена в просторной квартире самая неудобная комната. Одна дверь вела в детскую, другая – непосредственно в переднюю. Окна выходили на унылый, тесно застроенный двор. Только при свечах в кабинете становилось уютно.

Поэт никуда не выезжал. Он работал над историей Петра Первого, который уж не раз появлялся в его произведениях. Пушкин усердно размышлял над «Словом о полку Игореве». Надлежало обобщить многие мысли, порожденные древним первенцем русской поэзии. Редактор «Современника» собирался перестроить свой журнал. Через московских друзей поэт вел переговоры с Виссарионом Белинским… Никакие тревоги сердца не могли помешать повседневным трудам.

Пушкин разбирал накопившиеся бумаги, когда в передней раздался звонок и до кабинета донесся знакомый голос. Александр Сергеевич быстро встал из-за стола, подбежал к дверям и широко их распахнул.

– Александр Иванович! Душевно обрадовали меня, домоседа, – говорил поэт, встречая гостя. – Прошу покорно на диван, иначе нигде не уместитесь.

Тучный гость, Александр Иванович Тургенев, расположился на диване и долго отдувался.

– Жажду слышать городские новости, – продолжал Пушкин, нетерпеливо поглядывая на старого приятеля.

– Новости? Как новостям не быть, когда я из экипажа не вылезаю, – отвечал Тургенев.

Он достал какой-то лист из бокового кармана сюртука и передал Пушкину.

– Видали ли вы сию пьесу?

Поэт развернул лист. На нем были напечатаны стихи и ноты шуточного канона, петого в честь Глинки на обеде у Всеволожского. Это было полной неожиданностью для поэта.

– И проворен же оказался Владимир Федорович! – продолжал рассказывать Тургенев. – Свез к типографщику, а тот в сутки отпечатал. Одни имена чего стоят – верный барыш! Я к вам прямо из книжной лавки, Александр Сергеевич! Наперебой берут. А какие строки вам принадлежат, каждый, представьте, вслух читает. Разумеется, и я присоединил свой скромный голос. Шутка сказать – сам Пушкин славит!

– Нимало не досадую на Одоевского, если так случилось, – отвечал Пушкин. – Мы в долгу перед Глинкой. Однако куплетами здесь не обойтись. «Современник» непременно вернется к его опере.

– И разговоров же о ней! Разве что немые молчат. Бывал я и в Париже и в Риме на разных премьерах, но такого шума не запомню… Знать, в самом деле задело за живое?

Тургенев перешел к столичным новостям. Он числил среди своих друзей, приятелей и просто знакомых весь Петербург. Несмотря на тучность, он успевал объехать за день весь город. Его живая, полная метких наблюдений речь доставляла истинное удовольствие Пушкину. Недаром поэт с такой охотой печатал в «Современнике» письма Тургенева, присланные из-за границы.

Слушая гостя, Пушкин подошел к книжным полкам и достал первопечатное издание «Слова». Тургенев покосился, взял книгу, перелистал и вопросительно уставился на Пушкина.