Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!

– У меня из памяти не идет задуманная вами пьеса, – сказал Глинка. – У вас победитель Наполеона обречен на самоубийство, потому что нет жизни человеку в рабстве. А писаки наши до сих пор блудословят. На днях читал я в «Путевых записках» некоего господина, как радостно видеть общую признательность крестьян к добрым помещикам. А ведь книжица нынешним годом мечена!

– Какой вывод вы делаете?

– С вашим талантом, – горячо откликнулся Глинка, – я бы непременно написал задуманную драму. Но, прославляя народ, я не обрек бы народного героя смерти от собственных рук!

– Стало быть, – иронически улыбнулся Грибоедов, – направить его в хоровод, славящий доброго помещика? Шутки в сторону, нет у нас хода на театр народным героям.

– Но живут на сцене и Дмитрий Донской, и Минин, и Сусанин, – возразил Глинка.

– Особенно хорош Сусанин, распевающий в опере свои куплеты! – с негодованием откликнулся Грибоедов.

– А каково мнение ваше о музыке «Сусанина»? – заинтересовался Глинка.

– Дивлюсь невзыскательным меломанам, – отвечал Грибоедов, – слушающим этот жалкий дивертисмент второе десятилетие. Ложные понятия всесильны в музыкальном театре. Если же суждено родиться национальной музыке, – а в том нельзя не разделить вашей веры, – тогда и музыканты обратятся к драме народной.

– И не смерть героя, а бессмертие народа будет главным содержанием этой драмы!

– Искренне верю вместе с вами… И тем более верю, что являются среди нас музыканты-патриоты… За примером недалеко ходить…

Глинка стал прощаться.

– Вы всюду опоздали, – удержал его хозяин дома. – Хотите послушать народные напевы Грузии, почерпнутые в моих странствиях?

Грибоедов сел за рояль и проигрывал песню за песней. Глинка особенно заинтересовался одним напевом.

– Редкой красоты напев! – сказал он.

– На моих дорогах много наслушался я, – говорил Грибоедов, продолжая играть.

– Я тоже бывал на Кавказе, – сказал Глинка. – Поразительно, как роднятся песни разных народов. К сожалению, ни один контрапунктист не заглянул в этот безбрежный океан.

– Прелюбопытно… А вам удалось заглянуть?

– Может быть, одним глазом. Но не сомневаюсь, что в этой стихии таятся новые пути к симфонизму, если понимать симфонизм не как форму только, но как систему мысли.

– Весьма любопытны предположения ваши. В симфонизме и есть главное завоевание новой музыки, – подтвердил Грибоедов.

Глинка подошел к роялю.

– Послушайте, какие возможности развития таит в себе ваша песня…

Он часто повторял и варьировал полюбившийся напев, словно поворачивал его с разных сторон и глядел на него по-разному.

– Стоит груда, – сказал он, вставая, – чтобы этот грузинский напев стал музыкой, известной всем народам. Но позвольте наконец откланяться. Когда едете, Александр Сергеевич?

– С отъездом меня очень торопят. Должно быть, есть для того свои причины у наших медлительных дипломатов…

Грибоедов вышел провожать гостя в переднюю.

– Кстати, – вспомнил Глинка, – как попало в вашу комедию учебное заведение, в котором я воспитывался?

И он прочел:

– Сколько талантов вам отпущено! – сказал Грибоедов, любуясь актерским искусством Глинки. – А разве вы в Педагогическом институте обучались?

– Нет, в Благородном при нем пансионе. Но профессоры у нас были одни. Позвольте же от имени тех, кто не угодил княгине Хлестовой, поблагодарить за память о наших наставниках. Точно, учили лучшие из них любви к отечеству и ненависти к тем, кто презирает отечество и народ. Но почему именно наше учебное заведение удостоилось высокой чести?

– Мне много рассказывал о нем Кюхельбекер, будучи со мною на Кавказе.

– А, Кюхельбекер! – тихо сказал Глинка. – Он более всех других учил нас мыслить.

Неподалеку от столицы, в Павловске, обитает вдовствующая императрица, подарившая России двух императоров. Эту великую заслугу более всех и оценили, конечно, сами царственные сыновья. Лучшие зодчие и художники были призваны к тому, чтобы соединить усилия в украшении дворца и парков. Под нежный лепет ручейков здесь можно грезить о несбывшемся или предаться воспоминаниям о былом. Впрочем, вся павловская пастораль предназначена именно для того, чтобы в благоухающие рощи никогда не возвращались воспоминания о неприятном. Иначе вспомнится, пожалуй, августейшей владетельнице Павловска давняя мартовская ночь, когда неожиданно для нее на российском престоле вместо обожаемого супруга Павла Петровича оказался царственный сын Александр Павлович. А то привидится перепуганной царице хмурый декабрьский день, когда второму царственному ее сыну, Николаю Павловичу, пришлось командовать артиллерией, выставленной у Зимнего дворца.

Но зорко охраняют покой царицы тенистые парки и бельведеры с приятными для сердца девизами; веют в рощах зефиры и неумолчно журчат ручейки. Нет доступа в Павловск проклятым воспоминаниям!

Мирно отцветает короткое петербургское лето. В уединении стоит царский дворец. По вечерам в общественном Павловском воксале играет музыка. В антрактах публика заполняет аллеи. Но в шумной толпе нет ни светского великолепия, ни единства стиля. На воксальные концерты съезжается много любителей музыки разных чинов и званий. Летние концерты в Павловском воксале соперничают с зимними собраниями филармонического общества.

В Павловске же по праву, даваемому не только знатностью, но и капиталом, живет кузнецова правнучка Елена Дмитриевна Демидова. Потянуло наследницу демидовских заводов к сельской тишине, и приказала она отделать роскошное палаццо. Сельской тишины не получилось, но музыкальные вечера кузнецовой правнучки не уступают концертам в воксале .

Когда Штерич привез Глинку в Павловск, здесь и повстречала Елена Дмитриевна пропавшего с глаз ее автора «Разуверения». Простодушная красавица легко выведала у музыканта о написанном им итальянском квартете с голосами. Лучшие артисты столицы разучили новую пьесу. Елена Дмитриевна, мусоля карандаш, собственноручно написала на аглицком картоне приглашение счастливцам.

Глинка долго убеждал деву-чаровницу присоединить к квартету свой божественный голос. Елена Дмитриевна отвечала с обычной ленцой:

– Спеться с вами, Михаил Иванович, мы, должно быть, никогда не споемся, – она будто невзначай глянула на Глинку, – так давайте будем слушать вместе. Авось не соскучимся.

Квартетное собрание состоялось при огромном стечении публики. Сам граф Михаил Юрьевич Виельгорский взялся доказать, что молодой музыкант блестяще овладел квартетной формой. Похвала графа Виельгорского быстро разошлась по Павловску. Даже мать камер-юнкера Штерича стала благосклоннее смотреть на молодого человека, к которому так нежно привязался ее сын. Пусть лучше будет этот музыкант, чем вертопрах Голицын. Правда, Фирс Голицын пожалован в камер-юнкеры. Но он попрежнему шокирует госпожу Штерич репутацией картежника и повесы.