Александр Филимонов - Приди и помоги. Мстислав Удалой

Георгий Всеволодович важно приблизился, неотрывно глядя на посла. Смутить его, однако, великому князю не удалось: старый пес стоял без страха, но и без наглости — с достоинством. Приближенные уже распрямились и с любопытством смотрели, как будет вражеский гонец играть со смертью.

Однако посланец все не начинал своей речи. Спокойно разглядывал Георгия, словно видеть великого князя для него было привычным делом. Георгий даже скрипнул зубами от злости. Унизительно, конечно, начинать разговор первым, но стоять вот так, молчать, ожидая, кто кого перемолчит — означало в глазах окружающих соревноваться в выдержке. Ему, великому князю — с каким-то смердом! И надо же — никому в голову не приходит напомнить старому псу, перед кем он стоит! Ишь, выкатили глаза. Ну ладно, он им это припомнит.

Не зря вчера отцов двор вспомнился. Его бояре — будь они сейчас на месте Георгиевых — в один миг постелили бы гонца к государевым ногам: не заносись-ка! Говори, зачем послан! Да за словами послеживай!

Приходилось глотать унижение — будто ничего не заметил. Иначе еще большим дураком выставишься.

— Ты, что ли, от князя Мстислава гонец? — надменно спросил Георгий Всеволодович.

— Я к тебе, великий князь Георгий. Слово привез от господина моего. Зовут меня Ларионом, в дружине князевой я сотник.

Георгию понравилось, что на старике теперь можно было отыграться, отплатить ему за дерзость.

— Как тебя зовут — пускай твой князь знает. А мне не надо. Своих бы запомнить. Видал, у меня их сколько? — Он показал рукой, но старик на войско не взглянул. Георгий тогда озлился: — Мне чужих холопов знать ни к чему! Говори, зачем пришел, да проваливай, пока тебя собакам не кинули!

Сотник медленно стал наливаться красным. Тут и бояре опомнились, зашумели:

— Говори скорей! Перед кем стоишь?

— Дерзок больно! Не задерживай!

— Кланяться надо! Кланяться!

Георгий Всеволодович дал приближенным знак: хватит. Ему уже надоело ждать. Бояре смолкли, стояли, сжигая старого сотника взглядами, один Борис Юрятич посмеивался, оглаживая свою короткую ухоженную бороду. Сотник Ларион справился с замешательством, расправил плечи и заговорил:

— Князь Мстислав Мстиславич велел сказать тебе, князь, такие слова. Шлет он тебе свой поклон. От тебя ему обиды никакой не было. Обида ему от князя Ярослава. Помоги урядиться ему с Ярославом, чтобы крови зря не проливать. Вот такое слово велел сказать тебе Мстислав Мстиславич.

Великий князь поднял руку, останавливая поднявшийся было шум.

— Иди к своему князю. Передай ему, чтобы знал: мы с братом Ярославом — один человек. Пусть князь Мстислав знает — что ему Ярослав сделал, то и я сделал. Все.

И, круто повернувшись, великий князь удалился к себе в шатер. Вслед за ним зашел Борис Юрятич: ему одному разрешалось вот так запросто входить к государю. Сели за стол.

После короткого, но злого разговора с Мстиславовым гонцом Георгий Всеволодович почувствовал, что снова проголодался, хотя ел только что. Он поискал глазами на блюдах — что выбрать — и одновременно показал Борису: бери и ешь со мной. Какое-то время жевали молча. Георгий — жадно, торопливо, Борис — вяло, словно нехотя. Он так всегда ел. Проглотив очередной кусок белужины, великий князь захотел немного подразнить боярина.

— Борис, мириться не будем, а?

— Твоя воля, государь. — Борис Юрятич дернул плечом. — А мои мысли тебе известны. Князю Мстиславу от брата твоего обида большая. Не гневайся, а рассуди попробуй. — Боярин прижал руку к сердцу, зная, что это действует на Георгия Всеволодовича успокоительно. — Что в Новгороде-то делалось — знаешь? Не по-Божески Ярослав поступил. И чего хотел он? Чтобы Удалой простил ему? Честью своей поступился? Да не может такого быть! Скорее… — Борис Юрятич подумал и нашел сравнение: — Скорее солнце на западе встанет. И это про князя Удалого вся русская земля знает!

Георгий Всеволодович швырнул на стол недоеденный кусок.

— Не заговаривайся, Борис! Не слышал, что ли, как я сказал: мы с Ярославом один человек!

— Один, да не один. Да не гневайся ты, государь, погоди. Что Ярослав сотворил — тебе бы никогда не сделать. У тебя все же Бог в душе есть. И про князя Мстислава плохого никто не скажет. Ярославу надо отвечать, а тебе с Удалым договориться бы.

Великий князь понимал, что Борис в чем-то прав. Гораздо больше прав, чем того хотелось. Но теперь уж поздно — даже в угоду этой правоте войну не остановишь. Да и зачем ее останавливать, коли она закончится победой великого князя? Победитель не бывает ни в чем виноват. Раздражаясь на боярина, Георгий язвительно спросил:

— Боишься Удалого? Может — сейчас прямо побежишь?

Борис Юрятич встал и низко поклонился — чтобы Георгий не увидел, как задрожали у него губы. Утихомирив обидную дрожь, выпрямился.

— Моя жизнь, государь, тебе принадлежит. Прикажешь отдать — отдам без слова. И с поля я не бегал никогда. Ты ли этого не знаешь? А советы мои тебе — потому, что о твоей пользе пекусь как умею. Бояре твои молчат, боятся тебе правду сказать. А я что думаю, то и говорю. Ты, государь, мне сам так велел.

Опять он был прав. Но тогда, получается, кто-то другой виноват? Уж не великий ли князь? Нет, нет, прочь все сомнения. Но гадкое чувство в душе у Георгия Всеволодовича, как он ни пытался его прогнать, не проходило. И он; отчетливо понимая, что поступает нехорошо, недостойно, сквозь зубы проговорил:

— А может, братца своего жалеешь, Борис? Добрыню своего. Или встретиться с ним опасаешься?

Красивое лицо Бориса Юрятича побелело так, что борода его казалась не просто черной, а аспидно-черной. Он застыл, глядя мимо князя. Замолчал, устыдившись, и Георгий Всеволодович. Так сильно он Бориса еще никогда не обижал. Тишина в шатре повисла такая, что можно было разобрать, как стражники, сидящие на почтительном расстоянии от княжеского шатра, вполголоса беседуют о бабах. Чей-то молодой, ломающийся голос произнес: «…и сисястая она, и жопистая». Приглушенный смех нескольких человек заставил Бориса Юрятича вздрогнуть. Он потер лицо рукой, и оно начало понемногу оживать. Не глядя на князя, заговорил тихо:

— Государь…

— Ладно, ладно, Борис. Не то я сказал, — поспешил остановить его Георгий Всеволодович. — Ну, не сердись — погорячился…

— Нет, государь, дай сказать мне. — Боярин уже оправился, смотрел князю в глаза. — Брата Добрыню я помню и люблю. Пять лет его не видал — а всегда помнил. Он мне родной человек. Да что! Его жена и моя — тоже ведь сестры родные. Ты знаешь. Хоть он и князю Константину служит, врагу твоему, а роднее у меня во всем свете никого нет. Нет, государь, погоди. Дай сказать. Я не про Константина хочу. Вам меж собой разбираться, а я судить о том, может быть, и права не имею. Я вот что. Брат мне Добрыня или не брат — то от дела в стороне. А вот государь мой — ты, Георгий Всеволодович. И это для меня превыше всего!