Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

А великий князь угадывал, что думает Константин, и это печалило. Многого, наверное, он не сможет передать сыну, потому что есть вещи, которым не научишь, не объяснишь — каждый должен доходить до них сам. Здесь жизнь — единственный учитель. Вот как у Всеволода Юрьевича — пришлось выпить горькую чашу в юном возрасте. Самому понять, откуда взялась у князя Андрея ненависть к братьям, малолетним и ни в чем перед ним не провинившимся. И вдоволь наглядеться жестокостей императора Мануила, который приказывал отравить вчерашнего друга, и тому за пиршественным столом подносили почетный кубок. Подросток Всеволод должен был сам до конца познать ту злобу, что заставляет князей обнажать мечи друг на друга, и научиться понимать причины этой злобы.

Но разве научишь этому князя Константина? Ведь не скажешь же ему: сын, никого не люби, никому не доверяй, старайся утверждать свое главенство всеми способами — и силой, и хитростью, и коварством, и только тогда станешь истинно великим князем! Так не скажешь, потому что это и не совсем правда. Настоящая правда — в точном соблюдении меры добра и зла, и соблюдать эту меру сложнее всего. Иногда бывает нужно простить злодея, а на честного человека нахмурить брови, хотя и приходится при этом душу свою рвать на части. Но муки твои душевные известны лишь тебе, ими можно пренебречь, если поступок твой послужил пользе. Разве объяснишь это сыну, который растет, согретый родительской любовью, лаской и уважением окружающих? Вот едет Константин на войну — это хорошо. Но война, тем более такая — справедливая, затеянная ради защиты подданных, — самое простое из многих дел государя.

— Государь! — негромко позвал Добрыня.

Великий князь тоже заметил далеко впереди всадников, едущих навстречу. Добрыня тут же переместился во главу войска, на всякий случай прикрывая государя от возможной опасности.

Но это оказались их собственные дозорные, посланные перед войском. Что-то случилось — это было понятно по их виду. Торопились. Вскоре можно было разглядеть, что один всадник вроде бы не из дозора — без шлема, без шапки даже. Великий князь, полуобернувшись, поднял руку, и войско начало останавливаться. Зафыркали кони, зазвучали голоса сотских, стал стихать тележный скрип. Всадники приближались, у Добрыни упало сердце: тот, без шапки, был пожилой дружинник Ласко, ушедший с отрядом, который повел Юрята. Он был еще и без оружия, только ножны от меча болтались сбоку. Конь его часто и тяжело дышал, морда была в клочьях пены. Сам Ласко тоже выглядел утомленным — видно, ему, человеку в годах, тоже нелегко далась эта гонка. При виде великого князя он начал сползать с седла, но бухнуться на колени Всеволод ему не дал, остановив нетерпеливым движением руки.

— A-а, это ты, — узнал он дружинника. — Ну, говори — чего прибежал?

— Напали на нас. Ночью налетели, государь.

— С отцом моим что? — не удержавшись, спросил Добрыня. Всеволод Юрьевич взглянул на него, переменившись в лице, и всем телом подался к дружиннику:

— Ты с Юрятой был? Что? Где он?

— Они отбиваться начали. Мне Юрята велел уходить, вас искать. Я и побежал. Еле жив ушел.

— Да ты-то жив! — крикнул великий князь. — А с Юрятой что, с отрядом?

— Не знаю, государь, — Ласко все же упал на колени. — Был Юрята жив, когда я уходил.

Добрыня вдруг слепо двинулся на коленопреклоненного дружинника. Тот отшатнулся, закрываясь рукой, словно ждал удара мечом. Это отрезвило Добрыню, он виновато огляделся вокруг и успокоился, только отвердел лицом. Великий князь глянул на Добрыню, потом на Ласко.

— Где это — показать сможешь? — И, не дожидаясь ответа, крикнул куда-то назад: — Коня ему!

Тут же подвели свежего коня, помогли дружиннику взобраться в седло. Он попросил попить, и ему принесли воду в ковчежце. Пил Ласко уже на ходу.

Теперь двигались быстрее. Но все равно огромное войско, растянутое по дороге, не могло двигаться достаточно быстро. К тому же великий князь видел, как мается Добрыня, готовый в одиночку кинуться вдогон половцам, напавшим на Юряту.

Тогда решено было отправить Добрыню вперед. Идти с ним вызвались многие. Он отобрал сотни две, и скоро отряд под его началом, рванувшись, скрылся из виду.

Леса понемногу редели, расступались — войско подходило к донским степям. Уже можно было перестроиться и идти не длинной вереницей, а широким валом. Возле Дона великий князь разделил полки надвое: одну часть с воеводой отправил в глубь степей, а сам пошел вниз по течению — туда, где обычно располагались крупные половецкие вежи. Действительно, следы больших стоянок попадались все чаще, на некоторых еще была теплой от кострищ земля, и трава вокруг оставалась примятой — не успела расправиться от множества копыт, совсем недавно ее топтавших. Иногда вдали можно было разглядеть отряды поганых — небольшие, наверное, отправленные на разведку. Они, заметив русское войско и постояв немного на виду, стремительно скрывались за перелесками. Великий князь велел двигаться быстрее, для чего оставил часть обозов и разбил войско еще на несколько частей, которым, однако, полагалось не терять друг друга из виду. Как бы поганые ни удирали, все равно столкновение с ними было неизбежно. Их, еще в большей степени, чем русских, связывало хозяйство, которое они таскали за собой, хотя оно было достаточно громоздким — и передвижные дома на колесах, которые тянули медлительные быки, и телеги со скарбом, — без всего этого не выжить в дикой степи. К тому же — женщины и дети, ведь их не бросишь.

Великий князь понимал: мелких стычек с погаными не будет, будет сразу большой бой. Строжайше всем приказано было находиться в доспехах, не снимая их, даже когда жарко, и при оружии. Хотя воинство и без всякого приказа готовилось к битве — по всему видно было, поганые близко.

Добрыня между тем мчался с отрядом туда, куда вел их Ласко. Дружинник, вымотанный долгой скачкой, едва не падал с коня. Пришлось Добрыне, скрипя зубами, позволить сделать остановку, чтобы Ласко немного выспался. Остальные, видя, что боярин следующий привал объявит не скоро, тоже воспользовались остановкой, повалились на землю и заснули. Добрыня один ходил среди спящих, время от времени подходя к Ласко и разглядывая его, словно пытался определить — не пора ли поднимать его и двигаться дальше. Потом, когда счел, что все отдохнули достаточно, поднял всех. И опять скакали до глубокой ночи, чтобы вновь — на короткое время — до рассвета провалиться в сон и утром, едва развиднеется, продолжить поиск. Два раза меняли направление — Ласко с трудом припоминал места, по которым ехал, и неудивительно: кругом раскинулась однообразная местность — степи, оживляемые кое-где небольшими рощицами или овражками, поросшими кустарником. Наконец, наведя отряд на два конских скелета, лежавших рядом, — белых, издалека заметных в зеленой траве, Ласко объявил, что они едут правильно.