Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

В этом был весь Храбрый. Грозный для врагов, он доверчиво складывал оружие перед тем, кто спешил назваться его другом. Великий князь иногда думал, что, пожалуй, мог один остановить войско Храброго: для этого было нужно лишь выехать навстречу князю Мстиславу и раскрыть объятия. Порой Всеволод, вообще-то настороженно относившийся к Мстиславу, готов был увидеть в нем просто крайние свойства русского человека, что не похож ни на кого другого. И тогда прощал ему все его недостатки, даже недалекость ума, которую в других людях, особенно лишенных великодушия Мстислава, не терпел.

Жить было можно, имея такого соседа. Всеволод, зная, что всегда найдет ключи к его сердцу, уже предполагал, какую силу увидит Русь в объединенных владимирских и новгородских полках, видел и свое главенствующее в них положение. Но век храбрецов недолог. Возвратившись в Новгород со славой, князь Мстислав вскоре умер.

Новгородцы искренне оплакали его. Едва ли это был не лучший их князь. Но не они одни горевали по Храброму. Владимирский князь тоже неожиданно для себя тяжело пережил эту потерю. Никто во всей Руси, наверное, не смог бы понять, почему Всеволод так грустит о Мстиславе Храбром.

А Всеволод, узнав о его смерти, почувствовал горечь и пустоту в сердце. Он знал, отчего это: со смертью Мстислава Русь лишалась еще одного — и едва ли не последнего —. витязя из тех, о которых слагают сказания, витязя прямодушного, отважного, не желающего богатств, а радеющего лишь о славе родной земли — той Руси, которой она, может, когда-то была, если верить этим сказаниям. Откуда же, как не из тех времен, приходят такие витязи, при жизни вызывающие столько презрительных усмешек у алчных собратьев своих? Такие, как Храбрый, словно опоздали родиться на несколько сотен лет, но прошли через свое время, не замарав себя ни предательством, ни корыстолюбием, ни хитростью. Вот и со смертью Мстислава Храброго ушла частица той Руси, которую одну и любит русский человек.

Увы, Всеволод знал о себе, что не принадлежит к такому роду людей, как Храбрый. Нелицемерно горюя о Мстиславе, он в то же время думал о том, кого теперь сажать в Новгород. По всему выходило, что это место должен занять Рюрик Ростиславич, как родной брат Храброго, вдобавок напоминающий его вспыльчивым нравом. Такой ход еще более укрепил бы владимирского князя. Рюрик в качестве соседа даже больше удовлетворял Всеволода, чем Мстислав. Он более уравновешен, предсказуем. Потом, отказавшись от своего любимого, но никчемного Киева в пользу Святослава, он способствовал бы умиротворению этого старшего из Ольговичей. И конечно, в этом случае оба они — и Рюрик и Святослав — своими княжениями будут обязаны ему — великому князю Владимирскому. Надо было только уговорить взбалмошного Рюрика отказаться от киевского стола, на котором он весьма непрочно сидел, пока этот стол жаждал занять Святослав.

Всеволод начал действовать. В Киев было отправлено посольство — уговаривать Рюрика. В Чернигов было отправлено посольство — предлагать мирный исход дела Святославу. Особая грамота написана была черниговскому епископу Порфирию: Всеволод верил в его расположение и просил содействия. Порфирий, несмотря на то что был поставлен константинопольским патриархом, боялся коварного и жестокого Святослава, но мог все же при случае представить князю Черниговскому разумные доводы.

Рюрик посольство принял, но прямого ответа, по сути, не дал. Пространно писал о том, что Киев — мать всех русских городов и что отец Рюрика — Ростислав, и дед — Мстислав Великий, и прадед — Владимир Мономах, и прапрадед — Всеволод Ярославич, и прапрапрадед — Ярослав Мудрый, и прапрапрапрадед — Владимир Красное Солнышко, и так далее, и так далее — все были киевскими князьями, все заповедали своим потомкам это священное княжение и ему, князю Рюрику, негоже было бы оставлять Киев.

Всеволод знал Рюрика и понимал, что это — не обычные разглагольствования, использующиеся, когда нужно скрыть истинные намерения. Все же Рюрик чем-то напоминал брата — Мстислава Храброго, и ему, наверное, и вправду казалось, что сидеть в полуразрушенном Киеве, теша себя призрачной властью над разоренными землями, действительно значит служить старинной княжеской чести. И ради этой чести, уходящей корнями в древние времена, он готов был отказаться от могущественного новгородского княжения. Причина отказа, безусловно, заключалась еще и в том, что Рюрик не хотел, даже к своей выгоде, получить Новгород из рук владимирского князя. Все же Всеволод не терял надежды и продолжал уговаривать Рюрика.

Тем более что от Святослава пришел самый благожелательный ответ, какого только можно было ждать. Святослав поминал давнюю их дружбу, говорил, что давно пора забыть княжеские раздоры, одобрял желание Всеволода посадить Рюрика в Новгород — чтоб наследовал брату, всеми оплакиваемому Мстиславу. Медоточивое письмо Святослава и обрадовало Всеволода, и насторожило. С одной стороны, Всеволод мог предположить, отчего вспыхнула вдруг у Святослава любовь к нему. Причиной тому могло быть то, что два месяца назад сын Святослава Владимир, гостя у Всеволода по его приглашению, догостился до свадьбы. Великий князь женил князя Владимира Святославича с полного его согласия на своей юной племяннице Пребране, дочери покойного брата Михаила. Святослав и Михаилу когда-то клялся в любви.

Но, с другой стороны, Всеволод знал и самого Святослава. Знал его коварство, уклончивость. Знал и о ненависти его к потомкам Мономаха. Поэтому великий князь решил добиваться своего, не очень-то беря в расчет Святославовы уверения в дружбе. Но, как оказалось, было уже поздно.

Не зря подозрение охватывало душу, когда Всеволод думал о черниговском лисе. Святослав и похож был на лиса острым носом и бегающими глазками. На кого он, однако, ни был бы похож, а в людской природе, кажется, разбирался куда лучше молодого владимирского князя. Как громом поразила Всеволода весть, пришедшая из Новгорода как раз в то время, когда он надеялся получить ясный ответ из Киева. На новгородском столе теперь сидел этот самый Владимир Святославич, с которым недавно только обнимались на свадебном пиру!

Святослав разбил все надежды. Он-то, хитроумный, знал, чем взять новгородцев — страхом перед силой владимирского князя. Как воронью стаю пугалом устрашил их. И забыли новгородцы, в чем только что клялись умиравшему Мстиславу Храброму — любить и беречь детей его и братьев, не изменять племени Мономахову.

Теперь Святослав, располагая не только черниговскими, но и новгородскими полками, вышибет гордого Рюрика из Киева, Давида и Романа — из Смоленска и, подчинив себе огромные земли, без всякого сомнения, двинется на Владимир, посылая с дороги письма, полные упреков и отеческих сожалений, что приходится вести войну с родственником.