Конн Иггульден - Кровь богов

Брут не знал, могут ли тени мертвых видеть живых. Если они был на это способны, то Юлий сейчас наверняка находился рядом. Полководец всмотрелся в темноту ночи, а потом закрыл глаза, пытаясь ощутить его присутствие. Чернота навалилась мгновенно, совершенно невыносимая. Марк Брут поспешно открыл глаза, избавившись от этой черноты, которая ничем не отличалась от смерти. Какое-то время он держал будущее Рима в своих руках. Верил, что у него достаточно сил, чтобы указать верную дорогу народу и городу, по которой они шли бы еще многие столетия. Увы, это была мечта идиота: теперь он знал это точно. Один человек не мог свернуть такую махину, и римляне пойдут дальше без него, и даже не узнают, что он жил. Брут сухо улыбнулся. В своем поколении он был лучшим из лучших, но этого оказалось недостаточно.

Внезапно ему вспомнился разговор из далекого прошлого. Он сидел в лавке ювелира, которого звали Таббик, и они говорили о том, как оставить свой след в истории. Марк Брут сказал старику, что хочет только одного: чтобы его помнили. Остальное для него значения не имело. Он был тогда таким молодым! Теперь Брут лишь покачал головой. Не имело смысла вспоминать собственные неудачи. Не только ради себя он старался, шел к своей мечте, не замечая прожитых лет.

Сидя в одиночестве на холме, Марк Брут громко рассмеялся над ошибками, которые допустил, над мечтами и над великими людьми, которых знал. Все пошло прахом, все.

В городе Филиппы Гай Октавиан холодно смотрел на четверых мужчин, которых втащили в комнату и бросили на пол перед ним. Он видел, что все они сильно избиты. Светоний опустил голову, уставившись на алую кровь, которая капала на пол с его облысевшей головы. Гай Требоний от ужаса побледнел, как мел, и сидел, раскинув ноги, не пытаясь встать. Еще двоих Октавиан не знал. Имена Лигарий и Галба ничего ему не говорили – они просто значились в проскрипциях. Однако эти люди тоже входили в число убийц, они тоже вонзили кинжалы в Цезаря всего лишь год тому назад, хотя для Октавиана в этот год, наверное, уложились двенадцать жизней. Пленники оглядывались, пытаясь что-то разглядеть заплывшими от синяков глазами. Руки им связали за спиной, так что Галба не мог вытереть текущую из носа струйку крови.

Сидевший перед ними мужчина, молодой и сильный, легко поднялся, словно и не провел этот день на поле боя. Светоний вскинул голову, почувствовав его пристальный взгляд, и тут же отвернулся, сплюнув кровь на деревянный пол.

– Значит, теперь ты станешь императором, Цезарь? – спросил Светоний. – Любопытно, что скажет по этому поводу Марк Антоний. – Он горько улыбнулся, обнажив окровавленные зубы. – Или он тоже падет жертвой твоего честолюбия?

Октавиан склонил голову, и на его лице отразилось недоумение.

– Народ Рима любит меня, сенатор, это так, – ответил он. – Но ты видишь перед собой не императора, во всяком случае, в моем лице. Ты видишь Цезаря и отмщение, которое накликал на свою голову.

Светоний хрипло рассмеялся. С разбитых губ вновь потекла кровь, и он скривился от боли, продолжая смеяться.

– Я видел, как падали Цезари, – ответил он. – Ты никогда не понимал, какая она хрупкая, наша Республика. Ты всего лишь человек с горящей головней в руках, Октавиан, и ты смотришь на свитки великих людей. Чувствуешь жар, видишь свет, и тебе не понять, что ты сжег, пока не останется только пепел.

Наследник Цезаря улыбнулся. Его глаза поблескивали.

– Но при этом я все это увижу, – мягко ответил он. – Тогда как ты – нет.

Он дал знак солдату, который стоял за спиной Светония, и тот поднес нож к шее сенатора. Тот попытался отпрянуть, но со связанными руками это получилось плохо, и нож вспорол ему шею. В перерезанном горле забулькало, и Светоний с ненавистью уставился на Октавиана, словно не веря, что такое могло с ним произойти. Новый Юлий Цезарь смотрел, как он падает на пол, и отвел глаза, лишь когда Гай Требоний издал горестный крик.

– Ты просишь о пощаде? – спросил его Октавиан. – Призываешь милость богов? На мартовских идах ты не держал в руке кинжал. Может, я смогу сжалиться над одним из вас…

– Да, я прошу о пощаде! – воскликнул Требоний. Его голос дрожал от страха. – На идах меня там не было. Подари мне жизнь. Это в твоей власти.

Молодой человек с сожалением покачал головой.

– Ты в этом участвовал. Ты сражался на стороне моих врагов, и я только что обнаружил, что милосердие не по мне.

Он вновь кивнул палачу, Гай Требоний издал отчаянный крик душевной боли, перешедший в бульканье перерезанного горла, и, дергаясь, упал на пол рядом со Светонием. Комнату наполнили резкие и едкие запахи мочи и испражнений.

Оставшиеся двое уже поняли, что просить о пощаде бессмысленно. Лигарий и Галба в ужасе смотрели на триумвира, но молчали, готовясь к смерти.

– Так и будете молчать? – спросил их Октавиан. – Вы чуть ли не последние из этих храбрецов, Освободителей, убивших Отца Рима. Вам нечего мне сказать?

Галба посмотрел на Лигурия и пожал плечами, а потом проклял Октавиана и опустился на колени, ожидая удара ножом. Преемник Цезаря резко махнул рукой, и нож взрезал еще две шеи, усилив запахи крови и смерти, наполнявшие комнату.

Октавиан глубоко вдохнул, уставший, но удовлетворенный. Он знал, что спать будет крепко, а поднимется еще до зари. Теперь из всех Освободителей в живых остался только Брут. И завтра новый Цезарь намеревался поставить точку в своем деле.

Солнце поднялось в безоблачное небо, а Брут все не спал. Прошедшая ночь, казалось, растянулась на целую вечность. Он наблюдал, как светлеет небо на востоке, как окрашивается оно в яркие цвета зари, и поднялся, ощущая себя свежим и бодрым, словно долгие ночные часы не напоминали годы, и он все-таки выспался. Полководец развязал ремешки панциря, снял его, опустил на землю и почувствовал, как прохлада ласкает кожу. Он даже задрожал, получая удовольствие от этих маленьких радостей, которые утро приносило живым. Каждый вдох казался ему слаще предыдущего.

Когда достаточно рассвело, чтобы он мог разглядеть лица людей, Брут понял, что они скажут, еще до первого произнесенного ими слова. Легаты, которые пришли к нему, отводили глаза, хотя он, улыбаясь, заверил их, что им не в чем себя упрекнуть и они его не подвели.

– Идти некуда, – пробормотал один из легатов. – Люди хотели бы сдаться до того, как они настигнут нас.

Брут кивнул. Он почувствовал, что каждый вдох дается ему с бо́льшим трудом после того, как он вытащил меч из ножен. Легаты смотрели, как он проверял остроту кромки, а потом, подняв голову, рассмеялся, видя их печаль.

– Я прожил долгую жизнь, – произнес Марк Брут торжественно. – И у меня есть друзья, которых я вновь хочу увидеть. Для меня это всего лишь еще один шаг.