Анатолий Субботин - За землю Русскую

Кажется, все предвещало успех отцу Биорну. В Риме кардинал Риенци, напутствуя его при отъезде, ясно намекнул, что легату папской курии предстоит честь стать епископом Новгорода. Ливонское войско, вошедшее в Изборск и Псков, держит в своих руках ключи от рубежей Руси. Братья-меченосцы достигнут Новгорода прежде, чем новгородские воеводы соберут полки.

Отец Биорн уже помышлял об отъезде. Он хотел быть скорее в Риге, свидеться с рижским князем-епи-скопом и сказать, что время начать поход. Уверенность отца Биорна в успехе похода и силах Ордена была так велика, что ни в размышлениях своих, ни в беседах с ольдерменом Мундтом святой отец ни разу не усомнился в близком осуществлении своих замыслов. Приезд в Новгород князя Александра напомнил отцу Биорну о тех горьких муках отчаяния, какие испытал он в день битвы на Неве.

Весть о приезде князя в Новгород принес ольдермен Мундт. Любечанин только что вернулся с торга, был оживлен, обрадован удачами, каких давно не знали на Новгороде торговые гости.

— Князь Александр, — рассказывал ольдермен отцу Биорну, — вырос в Новгороде, но среди старых бояр и на владычном дворе есть у него недоброжелатели. Держат они себя ныне тихо. С людьми Александр горд, но не гнушается ни боярином, ни торговым гостем, ни людьми ремесленными…

— Жалует ли он иноземцев? — спросил отец Биорн.

— Бывали на суде у него наши гости, судил правдой.

Приезд Александра в Новгород обрадовал отца Биорна. Это предвещало скорое и успешное завершение его путешествия. «Если князь новгородский горд, храбр в битвах, — слушая Мундта, размышлял он, — то легко ли ему терпеть поругание от Орды?» Обещание помощи святейшего престола, о чем, открыв доверенности свои, будет говорить в беседе с князем отец Биорн, разве не явится доказательством выгод дружбы и союза Новгорода с католическими народами и католической церковью?

Не желая откладывать встречу с князем, отец Биорн сказал:

— Необходимо мне, почтенный Иоганн, видеть новгородского князя. Надеюсь на твою помощь. Побывай на княжем дворе и там через ближних бояр или иных людей передай о желании моем.

Живя в Новгороде, отец Биорн редкий день не бывал на торгу. И новгородцы и иноземные гости привыкли видеть розовое, всегда улыбающееся лицо святого отца и его темно-зеленую сутану, плотно облегающую полное тело. Когда он останавливался у лавок, его встречали доброжелательными приветствиями. «Гости верят, что ваше появление приносит счастье их торгу», — сказал как-то ольдермен отцу Биорну. С тех пор Биорн стал чаще задерживаться у лавок и говорить с купцами; он усовершенствовал и свои познания в языке русичей. Останавливаясь у лавок иноземных гостей, отец Биорн расспрашивал о странах, откуда прибыли гости, долог ли был их путь в Новгород? Особенным вниманием святого отца пользовались гости из Византии и городов далекого Востока. Он спрашивал, какие препятствия испытали они на пути к Новгороду, спрашивал о реках, по которым лежал путь, о волоках, где перетаскивали ладьи посуху; спрашивал о жарких пустынях и караванных тропах в них, спрашивал так, словно готовился сам отбыть в дальний путь.

На следующий день после разговора с Мундтом о князе, посетив торг, отец Биорн остановился у лавки, в глубине которой неподвижно, точно высеченный из камня, сидел иноземец со смуглым, почти темным, лицом, на котором, напоминая обрызганное дождем спелое вишенье, блестели темные внимательные глаза. Концы белой паволоки, обвивающей голову гостя, спускались на плечи. Отец Биорн впервые увидел его в Новгороде. Гость невозмутимо взирал на отличавшую отца Биорна от всех людей на торгу одежду, на розовое лицо под круглой, вышитой узорным бисером, плотно облегающей темя бархатной шапочкой; смотрел так равнодушно и безразлично, словно никого и ничего не видел перед собою.

— Говоришь ли ты на понятном языке, мудрый человек? — спросил отец Биорн.

— Да, — коротко, не меняя выражения застывшего лица, ответил гость на языке русичей.

— Из какой земли прибыл ты на торг в Новгород?

На мгновение в глазах гостя вспыхнули живые, еле заметные искорки. Он сделал легкое движение рукой, словно хотел поднять ее, но тут же вновь замер в невозмутимом спокойствии.

— Земля моя называется Синд, — певуче растягивая звуки, не то небрежно, не то усмехаясь, произнес он.

— Она лежит там, — отец Биорн показал на восток, — за Каспием?

— Там. Далеко моя земля. Горы и жаркие пустыни отделяют ее; долог путь наш, но торг здешний знают и в Хорезме и там, где течет великая река Инд.

— С какими товарами пришел ты в Новгород? Я вижу паволоки и хитрые изделия из кости.

— А ты какой земли, гость? — спросил иноземец, и темное вишенье его глаз словно бы отразило в себе жар пустыни, блеск и глубину великих рек, о которых перед тем говорил он.

— Я, служитель бога единого, прибыл сюда из великого и вечного города.

— Как называется твой город?

— Имя ему — Рим, — важно, глядя на гостя, произнес отец Биорн.

— На Инде, в моей земле, свои города. Приходим мы к Новгороду с паволоками тонкими; нет нигде паволок, равных нашим. Есть у нас камни самоцветные и жемчуг, изделия из кости слоновой, сладкие ягоды… Изюмом называют их на торгу…

Речь дальнего гостя прервал ольдермен Мундт, неожиданно появившийся перед отцом Биорном.

— Что случилось, сын мой? — увидев ольдермена, встревоженно спросил отец Биорн.

— Боярин Федор, коего по воле твоей милости посетил я, говорил со мною…

— Сказал ты боярину, что время мне покинуть Новгород? Увижу ли я князя?

— Да. Боярин сожалеет о краткости пребывания здесь твоей милости и велел передать: ввечеру, как вернется князь из Городища, рад будет он говорить с тобою.

— Благодарение пресвятой деве! — отец Биорн молитвенно поднял к небу глаза. — Счастлива твоя весть, почтенный ольдермен. Вечером ты будешь сопутствовать мне, а теперь иди с миром к делам своим!

В княжей гридне зажгли восковые свечи. Желтоватое пламя их мягко осветило расписанные ярким узором своды, кованые лари в углу, волшебные краски драгоценного ковра, привезенного гостями из Хорезма. Ковер покрывал тесовый пол гридни. Нежная ткань его, напоминающая цветущий сказочный луг, заглушала шаги.

Город окутался сумерками, но теплый весенний воздух был так свеж и прозрачен, что в нем как-то особенно отчетливо и ясно выступали очертания хором. Островерхие шатры звонниц, уносясь ввысь, казались в вечерних сумерках легкими и невесомыми. Город затих. Над лесами, за Колмовом, золотилась заря. Облака поднялись выше и, словно не в силах бороться с разгорающимся блеском звезд, таяли, расплываясь белой паутиной в синеве глубокого неба.