Анатолий Субботин - За землю Русскую

От Ивашки витязь к Спиридоновичу, того чествует. Спиридонович смущен похвалою.

— Слава и тебе, княже, — говорит. — Спасибо на слове!

Налетел с Волхова ветер, как пятернею взъерошил Ивашкины волосы. «Не ослышался ли?» Князь…

Под «славу» и громкие крики взвиваются к небу колпаки.

— Слава! — крикнул Ивашко. Эх, и он бросил бы колпак, да нет его, замели в потехе, рукавицу бы бросил — рукавицы нет. Рубашка на нем, да портки, да лапти стоптанные.

Теснее вольница обступает князя; ближе, ближе к нему. Спохватился он, да поздно. Передние скалят зубы, не отступают.

— Не обессудь, Ярославич!

— Дедами так положено.

Отбивался Александр от вольницы, да где тут! Ра-аз! Две дюжины рук разом подбросили его в поднебесье. Два!..

После князя кидали вверх Ивашку и Спиридоновича. У девицы на сговоре не пылают так щеки, как вспыхнули они у Ивашки; на грех еще — оборы у лаптей развились. Еле потом выбрался на чистое место.

Синей рядниной повис над Волховом вечер. День минул, а Ивашко с утра не жевал хлеба. Утром пробирался он в кузницу к Никанору и не дошел, задержался на Буян-лугу. Пока был там — не чувствовал голода; и о недругах своих забыл, а теперь, когда один на берегу Волхова… Ивашко пожалел, что попал на Буян-луг. Может быть, рыжий Якунко или другой холоп Твердиславичев видели его…

От Васильева погоста Ивашко шел к Новгороду с каличьей ватагой. Вчера, минуя горот, калики взяли путь к Юрьеву монастырю. Ивашко не пошел с ними, он провел ночь в ракитнике за вымолом, — знать, и нынешнюю придется там коротать.

Озираясь, шел берегом. Миновал уже Великий мост, дальше путь мимо торга, по вымолу. Не успел Ивашко поравняться с Верхним рядом, как услышал:

— Погоди, молодец, постой!

Кто зовет? Торговые сторожа?.. А может, Якунко…

— Дождись!

О, это старый витязь, который в борах был.

— Умаял ты меня, — догнав Ивашку, признался витязь. — На Буян-лугу ищу — нету, людей спрашиваю, а ты будто в воду. Князь Александр Ярославич велел тебя звать…

Ивашко не знал, что молвить. И страшно и радостно ему слышать. Знает ли витязь, кого он позвал? Не пришлось бы после Ивашке головой отвечать, что не сказал вовремя, как очутился в борах; и нынче, если бы увидел и узнал его на лугу Якунко рыжий… Не жить тогда Ивашке на воле в Новгороде.

— Что молчишь, паробче? — спросил витязь. — Не рад зову?

— Рад, но как я, в моем лапотье, покажусь на княжем дворе?

— Не богат наряд, но он не укор, — сказал витязь. — И о том, кто ты, слышал я от займищанина, с коим на ловище шли. За то, что ты в бору зверя решил и сегодня «славу» удалой вольницы новгородской слышал себе, жалует тебя Александр Ярославич местом дружиничьим; была бы к тому твоя воля.

— Моя-то?! — от радости слова застыли на языке у Ивашки.

— Будешь в дружине, старое, чем жил, забудется. Дружинник княжий славу отчизны хранит, честь свою и своего князя. Ловок ты и силен, а будешь храбр да смел в бою с недругами — примешь славу воина.

Двор Онцифира на красном посаде в дальнем конце Лубяницы. Обнесен он тыном. Посреди двора, супротив ворот, жилая изба. Крутая лестница ведет с нижнего крыльца на высокий тесовый рундук. Рундук и изба покрыты тесом, на скат. Под располками крыши, вверху, темнеют оконышки для голубей. Не найдешь в Новгороде хором, где не привечали бы птицу. Особо от избы, в глубине двора, крытый дерном сруб, в котором хранятся работные припасы. Там, на подвешенных к матицам колосниках, сложены окоренные колышки молодого дуба, клен, вяз, береза чистовая и болотная; вязки сухого камыша, березовая и сосновая лучина. Вдоль стен, на железных крючьях, жилы крученые, витые, как бечева; вязки перьев — куриных, гусиных, лебяжьих… За срубом приткнулась к тыну банная клеть.

Нет в Новгороде лучника искуснее Онцифира. От родителя своего принял он ремесло. Туга и крепка тетива на луке, натянутая Онцифиром. От его стрелы не оборонят ни кольчуга железная, ни щит кожаный. Зато и почет велик лучнику: Онцифир Доброщаниц — староста братчину оружейных мастеров на Великом Новгороде.

Семья у Онцифира не велика — сам да дочь. Васена росла без матери. Давно схоронил Онцифир свою ладу, Ульяну Степановну; году не исполнилось Васене, когда осиротела.

Молодость не обидела Онцифира ни силой, ни удалью. Славился он на Буян-лугу. Битвы были, и веселье было.

Памятен Онцифиру день, когда бились за посадника Семена. Торговые концы и Неревский ставили Семена против воли совета господ. Не сложились в одну речь, решали спор боем. Спустя год бились за Твердислава; большим боем бились.

В том бою гридя из софийской ватаги огрел Онцифира медовым безменом. От удара свету невзвидел лучник. Небо перевернулось в очах. С той поры, к погоде, постреливает у Онцифира в поясницу.

Нынче с утра трясет Онцифира лихорадка. Лежит на полатях, под овчинным тулупом, а знобит его, как на ветру. Мысли путаются, нет-нет и покажется ему, будто проваливается все, что есть около. В бреду бормочет Онцифир несвязные слова: то вспомнит Ульяну Степановну, то о городовых делах скажет, а то — к страху Васены — песню начнет играть.

Умолкнет и долго лежит неподвижно. Войдет в память — Васена поит его отваром из сухих березовых почек. Морщится Онцифир от горечи, но терпеливо глотает питье.

В середине дня он заснул. Васена прибралась в горнице. Она делала все осторожно, боясь потревожить батюшкин сон. Думы у нее короткие: «Скоро ли батюшка встанет?»

Не слыхала, как перевалил через порог Омоско-кровопуск. Вошел он в горницу, осмотрелся, положил поклон в красный угол и, притопывая лаптем, начал скороговоркой:

— Здравствуй, красная девица! Отгадала загадку?

Васену испугало шумное вторжение Омоса, но не знает, как сказать, чтобы умолк.

— Склалося — не сложилося, на ступеньку село — покатилося, — продолжал свои прибаутки Омос. — Лап-лапоток в сапожках гуляет, себя восхваляет: хорош лапоток, да на тот ли росток. Онцифир-ту где? — перебивая себя, спросил Омос.

Васену как опалило. Ответила шепотом:

— Заснул он… Все утро метался в жару.

— Ну?! — присмирел Омос. — С какого часу приключилась хворь?

— С ночи.

Ступая на носки, Омос подошел к полатям, заглянул наверх.

— Ты, девица, не кручинься, — посмотрев на Онцифира, зашептал он. — Омос веселый, как и батюшка твой. Не люблю тех, у кого глаза на мокром месте. И загадку загану и песню сыграю. Молодыми-ту с Онцифиром ох куролесили!