Николай Самвелян - Казачий разъезд

Вот и вся его биография. Пока что короткая. Да ведь и лет ему немного…

Об этом почти до утра и писал панне Марии письмо Василий. Не только тогда, с загубленной татарами сироткой, но и позднее он часто старался почувствовать, понять, каково тем, кому холодно, больно, страшно…

Но письмо не дошло до адресата. Утром Василий перечитал его и изорвал.

Человек мчал лесной дорогой, прижав к боку большую кожаную сумку. При пистолетах и сабле, с тонким панцирем под камзолом, он пришпоривал коня, опасно осаживал его на поворотах и надеялся еще засветло добраться до постоялого двора.

Чувство тревоги никогда не покидало этого человека. Вот уже десять лет служил он почтовым курьером, и все десять лет только и успевал, что переседлывать коней и, отправляясь в путь, тщательно заряжать пистолеты. У него не было врагов или недоброжелателей. Вообще человек этот был тих и незлобив. Но он служил почтовым курьером — нелегкая и опасная работа. Курьеров грабили, на них нападали. Очень часто курьеры исчезали бесследно.

За ними охотились не только потому, что искали в их сумках деньги. Не менее важны были и письма. Ведь по письмам можно было узнать, что замышляет воинственный вельможа или знатный купец. Наконец, представить себе, чем живут, о чем мечтают жители соседней державы. Уж не вознамерились ли они вступить в союз с кем-нибудь? Это тоже опасно. В союзы вступают обязательно против кого-то. Так против кого же именно?

Правда, издавна существовала и голубиная почта. Но голубей легко научились сманивать. Птице, как известно, не дан человеческий разум. Она не всегда знает, где друг, а где враг. Это поняли еще древние римляне, которые поначалу охотно использовали для передачи спешных посланий внутри своей огромной столицы быстрокрылых ласточек. Ласточек хоть никто и не сманивал, зато они часто приносили привязанные к груди записки совсем не в те дворы, где их ждали. В общем, двух тысячелетий оказалось достаточно, чтобы люди убедились в ненадежности пернатой почты. И потому уже в начале XVIII века письма чаще слали со специальными нарочными или почтовыми курьерами.

Почты были открыты во всех больших европейских городах. Была она и во Львове. Ее основал Роберт Бандинелли, внук знаменитого скульптора Бартоломео Бандинелли, автора статуи Геракла на площади Синьории во Флоренции. Внук скульптором не стал. Может быть, таланта не хватило или же увлекла жажда странствий. Поездив по Европе, он осел во Львове, построил большой дом, в котором и открыл почту. Его девизом было: «Письмо, отправленное с нашим курьером, обязательно найдет адресата!» У курьеров львовской почты от времен Бандинелли была строжайшая инструкция в случае малейшей опасности поворачивать коня и нестись назад без оглядки, спасая драгоценную кожаную сумку и честь фирмы.

О Роберте Бандинелли можно было бы рассказать много любопытного. Он увлекался еще аквариумными рыбками и, говорят, умудрился даже вывести новую, доселе неизвестную породу. Но сейчас — о курьере. Итак, человек мчал лесной дорогой, пришпоривая коня и тревожно поглядывая вперед: не колыхнется ли где-нибудь ветка, нет ли где признаков засады? И все же он просмотрел ее. Блеснул свет, что-то колючее ударило его в плечо. Секунду спустя долетел звук выстрела. Но курьер не растерялся. Он бросил коня влево, между деревьями, потом осадил и помчал назад. На этот раз кожаная сумка была спасена. Курьер оказался находчивей и тверже характером, чем те, кто поджидал его в засаде. Раненный, истекающий кровью, он все же ушел от преследователей и спас драгоценную сумку.

Курьер почти загнал коня. Зато все письма с опозданием, но все же нашли адресатов. А за ранение и проявленные смелость и присутствие духа курьера наградили десятью талерами — суммой по тем временам очень большой. Бедный человек даже обрадовался своему несчастью. Если бы за каждую рану столько платили, он готов был бы ежедневно подставлять себя под пули. Ведь у него семья — хворая жена, старая мать и трое детей… И крови-то из раны вытекло не так уж много. Сам курьер полагал, что никак не на десять талеров.

Но оставим пока на время курьера и обратимся к письмам.

Письма в ту пору принято было хранить в специальных бронзовых или деревянных, украшенных перламутром и интарсией [13] Интарсия — деревянная отполированная мозаика, составленная из разноцветных кусочков дерева различных пород. ларцах. Никто не спешил их сжигать в камине. Берегли десятилетиями, передавали от деда к внуку. И у нас с вами есть возможность познакомиться с некоторыми из них.

Мое сердечко, моя квитка рожана, розовый цветок!

Сердце мое разрывается от того, что далеко от меня уезжаешь и я не смогу глаз твоих и личика беленького видеть, этим письмом кланяюсь и все пальцы твои целую любезно.

Мое сердечко!

Загрустил, засумовал я, узнав, что ты плохо обо мне мыслишь, потому что я тебя у себя не задержал, но отослал домой. Подумай сама, что из этого получилось бы.

Первое, это то, что твои родичи на весь мир раскричались бы, что я взял у них дочку силой, гвалтом и держу у себя в наложницах.

Вторая причина та, что было бы нам неблагословение от церкви и проклятие, чтобы нам с тобой не жить. Куда бы я в таком случае делся?

Мое сердечко любимое!

Прошу и очень прошу — согласись со мной повидаться для устного разговора. Если меня любишь, не забывай же, если не любишь — не вспоминай! Вспомни свои слова, что любить обещала, на что мне и рученьку беленькую протягивала.

Сердечно любимая, самая милая и самая любезная Мотренька !

Более смерти себе самому желаю, чем такой в Вашем сердце перемены.

Вспомни только свои слова, вспомни свою клятву, вспомни свою ручку, которую мне неоднократно протягивала, пойдешь за меня замуж или не пойдешь, до смерти любить обещала.

Вспомни, наконец, последнюю нашу беседу, когда ты гостила у меня. Пусть бог неправого накажет, а я, хоть любишь меня, хоть не любишь, до смерти тебя сердечно любить не перестану, на злобу всем моим врагам.

Прошу, мое сердечко, у тебя свидания. Больше уж не могу терпеть и врагам своим отомщу. Как — сама увидишь.

Мои письма счастливее, потому что в твоих руках бывают, чем мои бедные глаза, которые тебя не видят.

Судя по всему, старым гетманом владели страсти нешуточные. Он то отталкивал Мотрю, убеждал не гневить бога и людей, то пылко клялся ей в любви…

Можно было только догадываться, как метался он, что говорил Марии с глазу на глаз, если даже по письмам видно то необычайное душевное смятение, которое овладело Мазепой на склоне лет его.