Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)

— Тем лучше, Ваше Величество; может ли благословение Божие пребывать над страной, где находятся такие упрямые еретики?

— Изменившие Богу вряд ли могут быть подданными короля, — заметил Боссюэ. — Могущество Вашего Величества только возросло бы, если бы у них не было в ваших владениях их храмов, как они называют свои еретические притоны.

— Мой дед обещал им свое покровительство. Вам самим хорошо известно, что они состоят под защитой Нантского эдикта.

— Но Ваше Величество может изменить содеянное зло.

— Каким образом?

— Отменить эдикт.

— И бросить в распростертые объятия моих врагов два миллиона лучших ремесленников и храбрейших слуг Франции? Нет, нет, отец мой, надеюсь, я достаточно ревностно отношусь к вашей матери-церкви, но есть и некоторая доля правды в словах де Фронтенака о зле, происходящем в результате смешения дел сего мира с интересами загробного. Что скажете вы, Лувуа?

— При всем моем почтении к церкви, Ваше Величество, не смею умолчать, что, верно, сам дьявол наградил этих людей изумительными умением и ловкостью, благодаря чему они — лучшие работники и купцы королевства Вашего Величества. Не знаю, чем будем мы пополнять казну, потеряй мы таких исправных плательщиков податей. Уже и так многие из них покинули отечество, а с отъездом прекратились и их дела. Если все они оставят страну, то для вас это будет хуже проигранной войны.

— Но, — заметил Боссюэ, — как только известие распространится по Франции, что такова воля короля. Ваше Величество может быть уверено, что даже худшие из ваших подданных питают такую любовь к вам, что поторопятся войти в лоно святой церкви. Пока существует эдикт, им может казаться, что король равнодушно относится к этому вопросу и они могут пребывать в своем заблуждении.

Король покачал головой.

— Это упрямые люди, — возразил он.

— Если бы французские епископы принесли в дар государству сокровища своих епархий, — заметил Лувуа, лукаво взглянув на Боссюэ, — то мы могли бы, может быть, существовать и без налогов, получаемых с гугенотов.

— Все, чем располагает церковь, к услугам короля, — коротко ответил Боссюэ.

— Королевство со всем находящимся в нем принадлежат мне, — заметил Людовик, когда они вошли в большую залу, где двор собирался после обедни, — но надеюсь, что мне еще не скоро придется потребовать от церкви ее богатства.

— Надеемся, сир! — вымолвили, словно эхо. духовные особы.

— Но мы можем прекратить эти разговоры до совета. Где Мансар? Я хочу взглянуть на его проекты нового флигеля в Марли.

Он подошел к боковому столу и через мгновение углубился в свое любимое занятие, рассматривая грандиозные планы великого архитектора, с любопытством осведомляясь о ходе постройки.

— Мне кажется, вашей милости удалось произвести некоторое впечатление на короля, — заметил Лашез, отведя Боссюэ в сторону.

— С вашей могущественной помощью, мой отец.

— О, можете быть уверены, я не упущу случая протолкнуть доброе дело.

— Если вы приметесь за него, этот вопрос надо считать решенным.

— Но есть одна особа, имеющая больше значения, чем я.

— Фаворитка де Монтеспань?

— Нет, нет; ее время прошло. Это г-жа де Ментенон.

— Я слышал, что она набожна.

— Очень. Но она недолюбливает мой орден. Ментенон сульпицианка. Однако не исключена возможность общего пути к одной цели. Вот если бы вы поговорили с ней, ваше преподобие.

— От всего сердца.

— Докажите ей, какое богоугодное дело она бы совершила, способствуя изгнанию гугенотов.

— Я докажу.

— А в вознаграждение мы с нашей стороны поможем ей… — Он наклонился и шепнул что-то на ухо прелату.

— Как? Он на это неспособен.

— Но почему же? Ведь королева умерла.

— Вдова поэта Скаррона.

— Она благородного происхождения. Их деды когда-то были очень дружны.

— Это невозможно!

— Я знаю его сердце и говорю, что очень даже возможно.

— Конечно, уж если кто-нибудь знает его сокровенное, то это вы, мой отец. Но подобная мысль не приходила мне в голову.

— Ну, так пусть заглянет теперь и застрянет там. Если она послужит церкви, церковь посодействует ей. Но король делает мне знак, и я должен поспешить к нему.

Тонкая темная фигура поспешно проскользнула среди толпы придворных, а великий епископ из Мо продолжал стоять, опустив низко голову, весь погруженный в раздумья.

К этому времени весь двор собрался в «Grand Salon», и громадная комната наполнилась шелковыми, бархатными и парчовыми нарядами дам, блеском драгоценных камней, дуновением разрисованных вееров, колыханием перьев и эгретов. Серые, черные и коричневые одежды смягчали яркость красок. Раз король в темном, то и все должны быть в одеждах такого же цвета, и только синие мундиры офицеров да светло-серые гвардейских мушкетеров напоминали первые годы царствования, когда мужчины соперничали с женщинами в роскоши и блеске туалетов. Но если изменилась мода на одежды, то еще более изменились манеры. Ветреное легкомыслие и былые страсти, конечно, не могли исчезнуть совсем, но поветрие было на серьезные лица и умные разговоры. Теперь в высшем свете шли разговоры не о выигрыше в ландскнехте, не о последней комедии Мольера или новой опере Люлли, а о зле янсенизма, об изгнании Арно из Сорбонны, о дерзости Паскаля, об относительных достоинствах двух популярных проповедников, Бардалу и Массильона. Так под причудливо разрисованным потолком, по раскрашенному полу, окруженные бессмертными произведениями художников, заключенными в дорогие золоченые рамы, двигались вельможи и пышные дамы, стараясь подделаться под маленькую темную фигуру, силясь походить на того, кто сам настолько растерялся, что в настоящее время колебался в выборе между двумя женщинами, ведшими игру, где ставками было будущее Франции и его собственная судьба.

Старый гугенот стоял еще несколько минут растерянный после того, как король отказал ему, молча, с угрюмым видом, опустив глаза. Сомнения, печаль и гнев сменялись на его лице. Это был по виду очень высокий худой человек с суровым бледным лицом, большим лбом, мясистым носом и могучим подбородком. Он не знал ни парика, ни пудры, но природа сама обсыпала серебром его густые кудри, а тысячи морщинок вокруг глаз и уголков рта придавали его лицу особо серьезное выражение. Но, несмотря на пожилые годы, вспышка гнева, заставившая его вскочить с колен, когда он услышал отрицательный ответ короля на его просьбу; пронизывающий сердитый взгляд, столкнувшийся с насмешливыми улыбками, перешептываниями и шуточками на его счет, — все указывало на то, что им до известной степени сохранены еще сила и дух молодости. Он был одет согласно своему положению просто, но хорошо, в темно-коричневый кафтан из шерстяной материи с серебряными пуговицами. Короткие брюки того же цвета, белые шерстяные чулки, черные кожаные сапоги с широкими носками, застегивавшиеся большими стальными пряжками, дополняли его костюм. В одной руке он держал низкую поярковую шляпу, отороченную золотым кантом, в другом — сверток бумаг, заключавший изложение его жалоб, который он надеялся передать секретарю короля.