Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)

— Мои часы отстают на полчаса, Ваше Величество.

— Полчаса? — Король смутился на одно мгновение, но затем вдруг расхохотался. — Ну, в таком случае я лучше останусь здесь, так как опоздал и могу с чистой совестью сказать, что это вина часов, а не моя.

— Надеюсь, что дело было не столь важное, государь, — произнесла г-жа де Ментенон, и выражение сдержанного торжества мелькнуло в ее глазах.

— Совсем не важное.

— Не государственное?

— Нет, нет! Я назначил этот час только для того, чтобы сделать выговор одной зазнавшейся особе. Но, пожалуй, так вышло лучше. Мое отсутствие послужит знаком моей немилости и подействует на нее, надеюсь, так, что я уже не увижу более этой личности при моем дворе. Ах, что такое?

Дверь распахнулась. Перед ними стояла г-жа де Монтеспань, прекрасная и гневная.

Г-жа де Ментенон была женщина замечательно сдержанная, хладнокровная и находчивая. Она сейчас же встала с места с таким видом, как будто увидела приятную гостью, и пошла навстречу ей с приветливой улыбкой и протянутой рукою.

— Вот неожиданное удовольствие! — воскликнула она.

Но г-жа де Монтеспань была очень сердита и разъярена так, что, очевидно, делала большие усилия над собой, чтобы сдержать вспышку гневного бешенства. Лицо маркизы было страшно бледно, губы плотно сжаты, а застывшие глаза сверкали холодным, злым блеском. Одно мгновение две самые красивые и гордые женщины Франции стояли друг против друга, одна с нахмуренным лицом, другая — улыбаясь. Потом де Монтеспань, не обратив внимания на протянутую руку соперницы, повернулась к королю, смотревшему на нее с недовольным видом.

— Боюсь, что я помешала, Ваше Величество.

— Действительно, ваше появление несколько неожиданно, мадам.

— Смиренно прошу извинения. С тех пор как эта дама сделалась гувернанткой моих детей, я привыкла входить в ее комнату без доклада.

— Что касается меня, я всегда рада видеть вас, — спокойно заметила ее соперница.

— Признаюсь, я не считала даже нужным просить вашего позволения, мадам, — холодно ответила г-жа де Монтеспань.

— Ну так вперед будете спрашивать, мадам! — сурово сказал король. — Я приказываю вам оказывать полное уважение этой даме.

— О, этой даме! — Она махнула рукой в сторону соперницы. — Конечно, приказания Вашего Величества — закон для нас. Но я должна помнить, к которой именно даме относится ваше приказание, так как иногда можно спутаться, кому именно Ваше Величество оказывает честь. Ах, кто может сказать, кто будет завтра.

Она была великолепна в своей гордости и бесстрашии. Со сверкавшими голубыми глазами и высоко вздымавшейся грудью она стояла перед своим царственным любовником, смотря на него сверху вниз. Несмотря на весь гнев, взгляд его несколько смягчился, остановившись на ее круглой белой шее и на нежной линии красивых плеч. В ее страстных речах, в вызывающем повороте изящной головы, в великолепном презрении, с которым она смотрела на соперницу, было действительно много красивого.

— Дерзостью вы ничего не выиграете, мадам, — проговорил король.

— Она не в моих привычках, Ваше Величество.

— А между тем я нахожу ваши слова дерзкими.

— Истина всегда считается дерзостью при французском дворе, Ваше Величество.

— Прекратим этот разговор.

— Достаточно очень малой части истины.

— Вы забываетесь, мадам. Прошу вас оставить комнату.

— Раньше чем уйти, я должна напомнить Вашему Величеству, что вы оказали мне честь, назначив свидание со мной после полудня. Вы обещали мне вашим королевским словом прийти ко мне. Я не сомневаюсь, что Ваше Величество сдержит это обещание, несмотря на все здешнее очарование.

— Я пришел бы, мадам, но эти часы, как вы сами можете заметить, отстают на полчаса, и к тому же время прошло так быстро, что я и не заметил.

— Пожалуйста, государь, не огорчайтесь этим. Я пойду к себе в комнату, а пять или четыре часа — мне совершенно безразлично.

— Благодарю вас, мадам, но теперешнее наше свидание не столь приятно, чтобы я стал искать Другого.

— Так Ваше Величество не придет?

— Предпочитаю не идти.

— Несмотря на ваше обещание?

— Мадам!

— Вы нарушаете ваше слово.

— Замолчите, мадам; это невыносимо.

— Это действительно невыносимо! — крикнула разгневанная де Монтеспань, забывая всякую осторожность. — О, я не боюсь вас, Ваше Величество. Я любила вас, но никогда не боялась. Оставляю вас здесь. Оставляю вас наедине с вашей совестью и вашей… вашим духовником. Но прежде чем я уйду, вам придется выслушать от меня одно правдивое слово. Вы изменяли вашей жене, изменяли вашей любовнице, но только теперь я вижу, что в состоянии изменить и вашему слову.

Она поклонилась ему с гневным видом и, высоко подняв голову, величественно вышла из комнаты.

Король вскочил с места как ужаленный. Он так привык к кротости своей жены и тем более Лавальер, что подобного рода речи никогда не касались его королевского слуха. Это новое ощущение изумило его. Какой-то непонятный запах в первый раз примешался к фимиаму, среди которого он жил. Затем вся его душа наполнилась гневом против нее, этой женщины, осмелившейся возвысить голос перед королем. Что она ревнует и потому оскорбляет другую женщину — это простительно, это даже косвенный комплимент ему. Но что она осмелилась говорить с ним как женщина с мужчиной, а не как подданная: с монархом, это было уже чересчур. У Людовика вырвался бессвязный крик бешенства, и он бросился к двери.

— Ваше Величество! — Г-жа де Ментенон, все время зорко следившая за быстрой сменой настроений по его выразительному лицу, быстро подошла и коснулась его локтя.

— Я пойду за ней.

— А зачем, государь?

— Чтобы запретить ей пребывание при дворе.

— Но Ваше Величество…

— Вы слышали ее? Это позор! Я пойду.

— Но разве вы не могли бы написать, государь?

— Нет, нет, я должен лично видеть ее. Он отворил дверь.

— О, будьте же тверды, Ваше Величество.

Де Ментенон с тревогой смотрела вслед королю, поспешно, с гневными жестами шагавшему по коридору. Потом она возвратилась к себе в комнату.

Гвардеец де Катина меж тем показывал своему молодому заокеанскому другу чудеса дворца. Американец внимательно рассматривал все, что видел, критиковал или восхищался с независимостью суждений и природным вкусом, свойственными человеку, проведшему жизнь на свободе среди прекраснейших творений природы. Громадные фонтаны и искусственные водопады, несмотря на все свое величие, не могли произвести поражающего впечатления на того, кто путешествовал от Эри до Онтарио и видел Ниагару, низвергающуюся в пропасть; огромные луга также не казались очень большими для глаз, созерцавших громадные равнины Дакоты. Но само здание дворца, его размеры, величина и красота изумляли Грина.